С Антарктидой — только на "Вы": Записки летчика Полярной авиации

Я не знаю, чья это идея — праздновать начало зимовки в день ухода корабля. К началу нашей, 9-й САЭ, такие вечера уже стали традицией и, по моему мнению, — одной из самых лучших, добрых и благотворных. В кают-компании собрался весь личный состав. Расстарались повара, накрыв столы, которым позавидовали бы лучшие рестораны Москвы. Сенько зачитал приветствия от руководства Академии наук СССР, Главсевморпути, института Арктики и Антарктики, от Марка Ивановича Шевелева, нашего главного авиационного начальника. В телеграмме говорилось, что он от имени командно-руководящего состава Полярной авиации благодарит всех, кто отработал в сезонной экспедиции, и желает удачной зимовки тем, кто остался. Что ж, спасибо на добром слове. А вечер удался на славу — веселый, озорной, шумный, и в этой обстановке веселья как-то затихало то тревожно-тоскливое чувство. Это было 4 апреля 1964 года.

«Золотая» осень

Когда вечер закончился и мы стали собираться к себе домой, на улице уже вовсю бушевала пурга. Циклон навалился на «Мирный», предупредив нас еще днем о своем приближении сильным ветром и низовой метелью. Казалось бы, нас уже не удивишь циклоном, но в том, что подошел 4 апреля, была какая-то еще незнакомая мне злая сила. Ураган словно стремился сорвать крыши, опрокинуть будки, прикрывавшие вход в дома под снегом, свалить антенны на сопке Радио.

Миньков, вышедший вместе с нашим экипажем из кают-компании, прокричал сквозь вой ветра:

— Поздравляю! Кажется начинается «золотая» осень...

Циклон работал два дня. Мы собрались пойти на завтрак, но первая же попытка добраться до кают-компании была задушена в прямом и переносном смысле. Снег слепит, забивается во все складки одежды, хлещет, как плетью, не давая вздохнуть, залепляет колючей смесью рот и ноздри. Ветер... Нет, то, что на тебя наваливается в антарктическую пургу, уже нельзя назвать ветром. Воздух, спрессованный какой-то неизвестной чудовищной силой, становится материально ощутимым, бьет по телу, выдавливает тебя куда-то в морозную бездну, в которой с ураганной скоростью летят мириады мельчайших снежно-ледяных дробинок. Рев, грохот, вой беснующейся адской смеси из воздуха, льда, снега, живущей в какой-то жутковато-серой мгле, где тонет все, что до этого создала природа и человек, заставляет содрогаться душу. Это не страх в его привычном проявлении, это нечто другое, то, что испытываешь, лишь оставшись наедине с антарктической пургой. Снежинки, летящие с огромной скоростью, впиваются в ресницы, в глаза, и ты слепнешь. Кажется, еще шаг и тебя унесет, засосет эта серая жуть. По веревке, которой мы с Костыревым были обвязаны, вернулись к входу в наш подснежно-подледный дом. С трудом открыли дверь, спустились вниз. Ребята из экипажа, одетые к походу в пургу, молча смотрели на нас.

— Отставить, — сказал Костырев, — завтракать будем дома. Пройти к кают-компании невозможно.

— Командир, — сказал Бойко, — пока вы ходили на разведку, поступило распоряжение начальника станции никому не высовываться из дома.

— Значит, мы приняли верное решение.

Так вошли в зимовку. Нам удалось выполнить еще несколько эпизодических полетов с «наукой», которая изучала процессы образования ледяного покрова в море. Приближалась зима. Ночи становились длинными, дни, если можно назвать днями короткие недолгие сумерки, выстраивались чередой будничных дел. Они не вызывали у нас, авиаторов, большого энтузиазма, но их надо было выполнять, чтобы приютившаяся на краешке гранитно-ледяного щита жизнь, которую Антарктида пыталась сбросить, сбить со своего лика, текла своим чередом.

Я освоил навыки тракториста, водителя вездехода, ремонтника, химика... Да мало ли чем приходилось заниматься?! Расчищал и укатывал взлетно-посадочную полосу, ездил в дальний грот за мороженым мясом для столовой, занимался переборкой овощей на складе, чинил унты и валенки, печатал фотографии, дежурил на кухне, где приходилось мыть горы посуды... Механизм жизни «Мирного», запущенный в 1956 году первой Советской антарктической экспедицией, действовал по своим суровым правилам, в основе которых лежало слово «работа», и причастными к их исполнению были все, кто жил на станции.

— Артель, это надо сделать, — говорил Миньков всякий раз, когда перед нашим авиационным отрядом начальник зимовочной экспедиции П. К. Сенько ставил очередную задачу, и я не припомню случая, чтобы кто-то отказался от работы, отошел в сторону, «придавил сачка». Но, выполняя свой долг обычного зимовщика станции, члены нашего экипажа изо дня в день продолжали ремонт самолета.

Теперь, когда мы сняли крыло с машины, стало ясно, что по всем законам аэродинамики лететь на нем было нельзя. Ил-14 с таким дефектом левой плоскости в воздухе держаться не мог. Чудо, что он не только взлетел, но и, проделав путь в полторы тысячи километров, пришел в «Мирный». Удивительная особенность этого самолета заключалась в том, что в случае необходимости он был способен на такие дела, которые, казалось, ему не под силу.