С Антарктидой — только на "Вы": Записки летчика Полярной авиации

Зимой в Антарктиде каждый шаг требует дополнительных усилий. А тут работать грузчиками морского порта приходится всем, несмотря на чины, звания и заслуги. Восемь экспедиций, как говорится, на собственном горбу испытали, что значит поддерживать тепло и свет в «Мирном». Вот почему так экономило каждый киловатт электроэнергии руководство экспедиции и на любой вид работ, связанный с ее дополнительным расходом (как нам на подклейку лыж), требовалось особое разрешение. В Москве знали об этом, и, наконец, было принято решение положить конец рабской зависимости целого коллектива полярников от груды металла. Единственный выход — поставить на сопке Комсомольской емкости, подобные тем, что имеются на любом нефтехранилище. Сначала потребовалось выровнять площадку, что означало снести, к чертовой матери, вершину этой самой сопки.

Ладно, сопка есть. А чем сносить? Тоже есть, только за 2400 — 2450 км, на строящейся станции «Молодежная». Есть все — и специалисты взрывного дела, и шнуры, и электродетонаторы, и тонны взрывчатки... Но все — там, не здесь.

— Артель, — сказал Миньков, собрав нас, — на войне многим летчикам, которых и я, и вы хорошо знаете, приходилось на Ли-2 возить взрывчатку. Ничего страшного в этом нет, если соблюдать технику безопасности.

— По скольку возить будем? — спросил кто-то.

— По две тонны.

... Удивительно устроен человек, — подумал я. — Нам предлагают летать на огромных пороховых бочках ночью, по сути дела, по незнакомой трассе, по которой ни жилья, ни запасных аэродромов, ни метео нет, а мы сидим и радуемся. «Артель», действительно, оживилась. Появились карты, начались профессиональные разговоры, каждый стал готовиться к новой работе.

Со взрывчаткой на борту

Зима уже полностью вступила в свои права. Циклоны приходили все реже, поутихли пурги, и даже стоковые ветры умерили свой пыл. Лед, за которым мы гонялись с гидрологами к горизонту и солнцу, плотно стал, теплый воздух с океана перестал тревожить атмосферу Антарктиды, и она как бы задремала. Зима принесла облегчение и нам. Стал налаживаться сон, исчезла ломота в костях, быстрее в жилах побежала кровь и не только у нас, молодых, — и «старики» начали двигаться порезвее. За завтраком, обедом и ужином стал появляться весь научный состав, что свидетельствовало об одном — народ почувствовал себя лучше. Как раз в такое время и принес Миньков весть о начале полетов на «Молодежную» за взрывчаткой.

И вот наш Ил-14 стоит на взлетной полосе. В левом кресле Костырев, в правом Миньков, я — за спиной Межевых. Взлетаем ранним утром. Где-то над морем лучи солнца подсвечивают облака, и в этом неярком скромном свете уходим к ним. Короткая болтанка, и машина «скатывается» в море. На душе ощущение праздника — мир снова меняется, оживает.

— А не попить ли нам чайку? — в пилотскую кабину протискивается никогда не унывающий, с мягкой доброй улыбкой на лице Веня Жилкинский. — Кушать подано.

В красноватом свете приборной доски Миньков медленно поворачивает голову. И — улыбается.

— Правильно, Вениамин, — он потягивается в кресле и спрашивает Костырева:

— Кто первый, Михаил Васильевич — ты или я?

— Начальству на нашем корабле — почет.

— Тогда давай, Женя, залезай на свое место, — Миньков отстегивает привязные ремни, — а я перекушу и подремлю немного — не спал совсем, пока аэродром и машину к вылету готовили. Не возражаешь, Михаил Васильевич?

— Ну, что ты, Борис Алексеевич...

Устраиваюсь в кресле, устанавливаю его в удобном положении, подгоняю привязные ремни — Миньков повыше и покрупнее, чем я. Ноги на педалях, руки на штурвале, что еще человеку надо для счастья?

— Готов?

С Костыревым мы слетались неплохо, и мне уже не нужно объяснять, чего он хочет, — я это чувствую.

— Готов...

— Берег не упусти. Чуть что, шумни. Я тоже вздремну. Данилыч, — это уже к Межевых, — ты тоже не жадничай, дай Жилкинскому полетать.

Еще раз, как придирчивый инспектор, в привычной последовательности взгляд обходит приборы, живущие каждый своей жизнью. Все стрелки на своих местах, все показатели в норме. Ил-14, доложив мне эту информацию, продолжает уходить вместе с рассветом на запад. Успокаивающе ровно гудят двигатели, и ко мне приходит то чувство, ради которого и рвешься в полет. Остались позади все земные заботы и переживания, весь душевный и физический мусор — тоска, раздражительность, ломота в костях. Отодвинулись и стали почти безразличными проблемы, которые в обычной жизни кажутся важными и значимыми, терзают душу. Отсюда они выглядят пустяковыми. Там на тебя каждый имеет право, здесь ты принадлежишь себе, и даже министр гражданской авиации не может тебе что-то приказать. В небе обретаешь подлинную свободу.

Барьер мечется, выписывает причудливую ломаную линию, исчезает в том месте, где небольшие ледники сползают в море, потом появляется снова. С высоты 600 метров мне видны все его хитрости, но сегодня погода стоит пока хорошая и ему от меня не уйти. Я похож на охотника, выслеживающего дичь в оптический прицел, — она и не подозревает, что уже «на мушке».