С человеком на борту

Поначалу казалось даже, что, полностью погрузившись в обстановку этого неторопливого разговора (вернее, монолога), Сергей Павлович просто давал себе передышку после множества дел, закрутивших его в Москве, и перед отнюдь не меньшим количеством дел, которые ждали его здесь, на космодроме. Но очень быстро выяснилось, что это предположение не проходит. То, что я назвал погружением в разговор, было только кажущимся. Почти не прерывая себя, Королев зорко смотрел на происходящее вокруг, время от времени кого-то подзывал к себе, к кому-то подходил сам, что-то спрашивал, что-то поручал, — словом, вёл себя как хозяин, вернувшийся после непродолжительного отсутствия в своё хозяйство (как оно, в сущности, и было на самом деле).

Но при всех таких частых отвлечениях основную нить разговора ни на минуту не терял. И это тоже было для него характерно. Столь частого в устах многих рассказчиков вопроса: «Так на чем это я остановился?..» — от Королева я не слышал никогда.

Говоря о заложенных в стартовой позиции идеях, он особенно подчеркнул широкие возможности модификации всего пускового комплекса. И действительно, по мере того как развивалась — а значит, вытягивалась вверх — ракета-носитель, соответственно уходили ввысь и ажурные конструкции стартового хозяйства.

Ракету вывозят из монтажно-испытательного корпуса.

Ночь. В конусе света от фары тепловоза мелкий пунктирный снежок. Мы стоим у железнодорожной колеи с внешней стороны огромных, ангарных ворот корпуса. Сейчас они раскрыты, развернулись в обе стороны от того, что раньше называлось торцевой стеной МИКа, а сейчас превратилось в чёрный, многоэтажной высоты прямоугольник. Глухо пыхтят на малом газу дизеля тепловоза, стоящего на самом срезе корпуса. Перед ним, как перед локомотивом бронепоезда, гружённая балластом платформа. За ним в темноте угадываются очертания установщика с ракетой-носителем и космическим кораблём.

Во всем этом — полумраке, мелком снежке, даже в ритмичном пыхтении тепловоза — что-то сказочное, почти мистическое. Настроение, во всяком случае, создаётся вполне определённое: люди стоят молча, как заворожённые. Даже разговаривать, не говоря уж о том, чтобы с кем-то пошутить, кого-то подразнить или разыграть (к чему население космодрома, вообще говоря, весьма склонно), никому не хочется.

Один из наиболее торжественных — если не считать самого пуска — моментов в жизни космодрома: ракету вывозят из монтажно-испытательного корпуса!..

К стартовой позиции она едет не спеша, самой малой скоростью, благо репутация тихохода ей не грозит никак: нет на свете ничего, созданного человеком, более быстрого, чем она. Но это она покажет завтра.

А пока, лёжа на установщике, ракета не торопится, ей это ни к чему… Глядя на неё, я вдруг поймал себя на странной аналогии, пришедшей в голову: мне подумалось о лётчиках-испытателях сверхзвуковых реактивных самолётов, многие из которых, сидя за рулём автомашины, любят ездить не торопясь — пятьдесят, шестьдесят, от силы семьдесят километров в час. Конечно, шестьдесят километров в час — не скорость. Но ведь и сто, и сто пятьдесят — тоже не скорость. Скорость начинается где-то с тысячи… Такова логика, диктующая моим коллегам сугубую неторопливость на шоссе. Или, может быть, не столько осознанная логика, сколько точное физическое восприятие темпа своего перемещения в пространстве.

Последние метры установщик с ракетой (теперь тепловоз уже не тянет его за собой, а толкает сзади) проходит совсем медленно, как бы подползает к краю круга, вырезанного в площадке козырька, круга, под которым пустота.

Когда двигатели ракеты повисают над обрезом, вокруг уже светлеет. Теперь на очереди очень трудоёмкая, требующая полной слаженности действий многих людей и механизмов, сложная работа — установка ракеты в стартовое положение.

Кажется, все готово. Все на своих местах.

И вот огромная ракета начинает медленно поворачиваться вокруг шарнирных устройств установщика, расположенных на самом его краю, вблизи двигателей ракеты. Это похоже на то, будто бы медленно, почти не заметно для глаза, как движение минутной стрелки часов, раскрывается гигантский перочинный нож: ручка ножа (установщик) остаётся в горизонтальном положении, а лезвие (сама ракета) плавно отходит и постепенно приближается к вертикали.

Затем к ней — как бы «под мышки» — подводят четыре могучие стрелы-опоры, осторожно опускают на них, и сделавший своё дело установщик бодро (я чуть было не написал: вздохнув с облегчением) уезжает с позиции.

Вокруг тела ракеты смыкаются фермы обслуживания, к нему подсоединяют мачты питания, подтягивают поближе составы с горючим и жидким кислородом; словом, расписанная по сотням пунктов программа подготовки к старту начинает действовать полным ходом.

А когда ракета с космическим кораблём, пока ещё беспилотным, была установлена на стартовой позиции, Королев взял меня с собой наверх, на площадку фермы обслуживания, окружавшую корабль.