С человеком на борту

— Конечно, все понимали, — сказал он, — что это такое — первый полет человека в космос, все ясно отдавали себе отчёт в исключительности этого события. Подобная исключительность могла бы в принципе породить две реакции. С одной стороны, этакую фанфарную мажорность: дескать, смотрите, сейчас мы такое совершим, что весь мир ахнет!.. Другая возможная реакция — робость, даже страх перед тем, что задумывалось… Так вот, насколько я помню, не было ни того, ни другого. На космодроме царила деловая, будничная атмосфера. Руководители полёта, и в первую очередь Сергей Павлович Королев, всячески старались эту будничную рабочую обстановку сохранить. Они сдерживали эмоции и в ходе всей подготовки вели себя так, будто в корабле должен лететь не Гагарин, а очередной манекен — «Иван Иванович». Мне кажется, это был тщательно продуманный принцип его руководства — создание в нужный момент атмосферы исторических будней…

По-моему, Борис Викторович нашёл очень точные слова.

Действительно, с одной стороны, все шло как всегда. Во всяком случае, так, как в те два последних пуска, которые я имел возможность наблюдать. Те же комплексы проверок, те же монтажные операции, та же отработанная во многих пусках технология.

И в то же время — не так как всегда.

Как ни старались трудившиеся на космодроме люди — начиная с Главного конструктора — всем своим поведением демонстрировать, что идёт нормальная, плановая, давно во всех деталях расписанная работа, все равно в самом воздухе космодрома присутствовало что-то особое, не поддававшееся точному описанию, но внятно ощущавшееся всеми и каждым. В космос полетят не мёртвые механизмы, даже не подопытные животные — полетит человек!

…На космодром съезжались участники пуска: члены Государственной комиссии, руководители конструкторских бюро и научно-исследовательских институтов, видные учёные. Присутствие некоторых из них, например М.В. Келдыша, которого в газетных очерках того времени принято было именовать Теоретиком космонавтики, воспринималось как нечто привычное, даже традиционное. Он приезжал практически на каждый космический пуск. Тем более не мог не приехать на этот.

Приехали и люди, которых я раньше здесь не видел. В том числе — Главнокомандующий ракетными войсками стратегического назначения Маршал Советского Союза К.С. Москаленко, вступивший в эту должность после гибели Неделина.

— Это лётчик-испытатель Галлай, — сказал Королев, представляя меня маршалу. — Он у нас участвует в подготовке космонавтов. И в отработке задания. Авиация помогает космосу.

— А что ей ещё остаётся? — усмехнулся Москаленко.

Такой взгляд на мой родной род войск, которому вроде бы ничего больше не оставалось, как кому-то в чем-то по малости помогать, говоря откровенно, меня несколько задел. Напомню, что разговор происходил в те самые, не очень простые для авиации времена, о которых авиаконструктор А.С. Яковлев впоследствии писал: «…бурное развитие ракетной техники, сопровождавшееся переоценкой возможности беспилотных летательных аппаратов, привело к появлению ошибочных и вредных теорий об отмирании военной авиации». Так что мою несколько повышенную чувствительность в тех случаях, когда разговор касался этой темы, в общем, можно понять: кому понравится перспектива «отмирания» дела, которому прослужил всю свою жизнь?

Впрочем, как раз для К.С. Москаленко проявление некоторого пристрастия к своему оружию было по-человечески довольно естественным (так сказать, прямо по должности) и даже чем-то симпатичным. Особенно накануне события, которое, как было ясно каждому, сразу выведет роль и значение могучих ракет далеко за пределы их первоначальной военной специальности, наподобие того, как это уже получилось, например, с ядерной техникой вслед за первыми же успехами атомной энергетики.

Гости продолжали съезжаться. После того как они размещались в донельзя переполненных космодромных гостиницах, казалось, что больше ни одного человека поселить в них физически невозможно. Но назавтра прилетал кто-то ещё. И ничего — размещались.

…Все чаще собиралась Государственная комиссия.

Причём собиралась оперативно, по-деловому, без видимых забот о каком бы то ни было внешнем благолепии.

Вот одно такое заседание из числа последних перед пуском «Востока».

Зал, вернее, просто большая комната, вполне пригодная, скажем, под красный уголок какого-нибудь ЖЭКа: окрашенные сыпучей клеевой краской стены, дощатый пол, два или три официальных портрета. Во главе длинного, покрытого зелёным сукном стола сидит председатель комиссии К.Н. Руднев. Рядом с ним Королев. Всего в зале за столом и на стульях вдоль стен разместилось человек пятьдесят—шестьдесят. Разговоры сугубо деловые: что готово, что нет, какие вылезли «бобы», какие приняты меры, сроки готовности отдельных агрегатов, ход комплекса испытаний. Никаких внешних признаков торжественности… Вот так, оказывается, и делается история.