С чистого листа

Юзи достал из рюкзака несколько мотков коричневой упаковочной ленты. Эту технику он подсмотрел в Ливане у отрядов христианской милиции, но необходимости ее применять до сих пор не возникало. До сих пор. Юзи начал с Анджея, обхватив лентой одну из его лодыжек. Поляк отчаянно брыкался, и Юзи ударил его в пах, поморщившись от боли в плече. Пока Анджей корчился, Юзи скрутил вместе его лодыжки. Потом обмотал ступни и стал подниматься вверх по ногам, слой за слоем, делая из поляка мумию. Анджей пытался сопротивляться, но его сковывала боль, и было уже слишком поздно. Юзи поднимался все выше и выше, передавая моток из руки в руку под телом, пока не добрался до шеи. Коричневая лента закрыла подбородок и рот. Потом нос, глаза, волосы. Юзи надорвал ленту вокруг ноздрей, чтобы Анджей не задохнулся. Поляк превратился в глянцевый сверток, поблескивающий в сумраке, как полированное дерево, и время от времени брыкающийся, как зверь в силке. Юзи отступил на шаг и посмотрел на двух других мужчин. Оба походили на заблудившихся детей; их красные от кислоты лица блестели. Юзи взял следующий моток ленты.

У Юзи и Авнери ушло порядком времени на то, чтобы вытащить все три «свертка» из окна, спустить их по пожарной лестнице и погрузить в фургон. Мешало недомогание Юзи; его раны как будто стали глубже в присутствии людей, которые их нанесли. В конце концов напарники все-таки выволокли поляков из здания и в четыре руки сложили свертки в кузове фургона. Поляки не шумели, если не считать редких сдавленных бормотаний. Потом Авнери нажал на газ, и они стали пробираться по ночным дорогам в направлении М-1.

— Чистая работа, — по-русски сказал Авнери, все еще полный адреналина. Он запрокинул голову и расхохотался.

— Она еще не доделана, — отозвался на том же языке Юзи, — как тебе известно.

Он полез в рюкзак, достал диск и вставил его в проигрыватель.

— Что это? — спросил Авнери, когда по салону разлилась пронзительная классическая музыка.

— Милий Балакирев, — сказал Юзи, — самый русский из всех русских композиторов. — Он усилил звук. — Немного умственной музыки для нашего польского груза.

На развязке Стэплс-Конер фургон, среди тысяч, десятков тысяч, миллионов машин, прополз под мрачной сетью освещенных снизу вверх эстакад и, не приглушая музыки, заехал на ночную мойку машин. Длинные цилиндры мягко опустились на капот, взобрались вверх по лобовому стеклу, залили фургон ручейками пены. Юзи и Авнери зажгли сигареты и выдыхали через нос жгуты дыма. Вода покрыла фальшивые номерные знаки на переднем и заднем бампере. В результате контакта с мылом верхний слой потрескался. Отдельные фрагменты начали отслаиваться, размываться и постепенно растворяться, открывая второй набор номерных знаков, новый обман. Цикл очистки завершился. Авнери выехал из автомойки и вывернул обратно на дорогу. Юзи посмотрел в зеркало заднего вида, по сторонам; все тихо. Но он чувствовал, что что-то не так. Это чувство не покидало его весь вечер. За ними следили.

11

Адам вышел из белого «мерседеса» на обесцвеченную солнцем гальку, и его глазам впервые предстала летняя резиденция премьер-министра. Теперь он точно знал, с кем имеет дело, и это лишь усиливало напряжение. Здесь базировалась только одна организация. Все это знали. Ее название было легендарным. В этом массивном побеленном здании, выстроенном на холме и окруженном всевозможной роскошью, обосновалась самая знаменитая и самая устрашающая разведывательная служба мира. И Адама только что в нее приняли.

Залитый слепящим солнечным светом, он оглянулся по сторонам. Несколько «мерседесов», как две капли воды похожих на их машину, парковались рядом, образуя веер, и из каждой появлялся новый завербованный в сопровождении своих вербовщиков. Их проводили мимо постов охраны, через металлоискатели, мимо сканеров сетчатки, мимо новых постов, после чего они попадали в атриум того, что, как им предстояло узнать позднее, называлось Мидраша — Академия.

Как ее описать? Внутри царила тишина, почти как в храме. Все было белым — стены, потолок, ступени. Пол из светлого мрамора. Наверх спиралью поднималась лестница, которая по задумке архитектора как будто висела в воздухе. За стеклянной стеной открывался внутренний сад, утопающий в смоковницах, финиковых пальмах и эвкалиптах. По обе стороны тянулись длинные коридоры. Стены украшали аэроснимки земли израильской, каждый не меньше двух метров в высоту. А на самом видном месте, над главным входом, золотом по камню был высечен девиз Бюро: «Путем обмана веди войну».