С чистого листа

— Быть евреем и быть израильтянином — две разные вещи, — сказал он. — Евреи диаспоры могут сколько угодно говорить об Израиле, но им не понять, какая там жизнь. В Израиле некуда бежать. Если долго ехать в одном направлении, наткнешься на границу и тебя завернут обратно. А сунешься в другую сторону, зарежут или устроят над тобой самосуд. Нельзя исчезнуть. Нельзя спрятаться. Если начнется война и враг прорвется на несколько миль в глубь Израиля, мы будем отбиваться от него кухонными ножами на порогах наших домов. В Израиле всё должно защищаться, и ты понимаешь это каждой клеточкой. У тебя нет выбора. Ты должен сражаться, чтобы защитить мать, отца, братьев и сестер, свой дом, свою школу, своих соседей. Я ненавидел Бюро, но я не мог покинуть свой народ. — Он помолчал, чтобы собраться с мыслями, и продолжил: — Когда я был «катса», любой мужчина в Израиле с радостью поменялся бы со мной местами. Я был частью легенды. Каким бы порочным ни было Бюро, без него стране конец. Знаешь, сколько «катса» действуют по всему миру в любой момент времени? Сто пятьдесят. Сто пятьдесят человек вселяют ужас во все режимы на нашей планете. Я был частью этого и даже сегодня этим горд.

— Не понимаю, — сказала Либерти. — Ты непоследователен.

— А я и не обещал, что будет понятно, — отозвался Юзи. — И не претендовал на последовательность.

Вдали мерцающие огни самолета чертили над Лондоном плавную дугу. За последний час Юзи сказал гораздо больше, чем собирался. Такого в его жизни еще никогда не случалось. Это было безрассудно, и он понимал, что этому скоро придет конец.

— Однако, — сказал он, — мы так и не поговорили о работе.

— Ах, это, — отозвалась Либерти, — я уже почти забыла.

Она повернулась спиной к городу и уперлась локтями в перила. Юзи продолжил смотреть в темноту.

— Тут все просто, — сказала она. — После смерти мужа его организацией управляю я. Управляю русскими, всеми до единого. Меня устраивает; я говорю на их языке, я понимаю, как они мыслят. Я держу с ними дистанцию — так безопаснее. Вся полнота власти в моих руках. Мы делаем оптовые поставки на вершину рынка. Кроме того, разбавляем чистый товар кофеином и тому подобным и продаем на уровень ниже, главным дилерам на местах.

— Каков твой процент на рынке?

— Не знаю. Шестьдесят, может быть, шестьдесят пять процентов.

— Шестьдесят пять процентов?

— Около того.

— Черт.

Юзи осушил бокал. Он чувствовал себя слегка пьяным. Трудно было представить, что этой женщине хватает беспощадности заправлять наркокартелем такого высокого уровня. Но опыт говорил, что это лишний раз доказывает, насколько она опасна.

— Источниками я обзавелась, когда работала в Афганистане, — продолжала Либерти. — Я превратила бизнес мужа в империю. Ни у кого, кроме меня, нет такой хорошей линии снабжения. Я импортирую на рынок лучший товар, крупными партиями. Проблема вот в чем. До меня дошли слухи, что кто-то из моих подчиненных пытается нащупать источник, чтобы перетянуть бизнес на себя. Я должна знать, насколько мои люди мне верны. И хочу, чтобы ты помог мне с этим.

— Так мы говорим об одноразовой операции?

— Нет, нет. Сейчас на вершине только я. Но там, наверху, мне бы пригодился такой, как ты, — человек с твоими умениями. Можно сказать, собрат. А эта операция просто для затравки.

— Оплата?

— Четыре тысячи фунтов в месяц.

— И все?

— А чего ты ждал?

— Мне еще нужно где-то жить.

— Согласна.

— Я хочу въехать сегодня ночью.

— Без вопросов.

— И я могу уйти в любой момент, с бонусом в десять тысяч фунтов.

— Конечно.

Юзи помолчал. Он не ожидал, что с Либерти будет так легко торговаться.

— И я хочу восемь тысяч в месяц, — сказал он, проверяя, насколько далеко она позволит ему зайти.

— Шесть, — сказала Либерти.

— Семь.

— О’кей, — ответила она. — Семь тысяч в месяц, крыша над головой. Если уходишь, получаешь десять штук на прощание. Договорились?

Юзи повернулся к ней лицом. Он напомнил себе, кто он. Он Юзи, и это его шанс повоевать с Бюро — изменить ход истории, как выражается Авнери. Используя Либерти для сброса в ЦРУ щекотливой информации, он мог устроить Бюро хорошенькую головную боль, отвлечь его перед операцией «Смена режима». В конце концов до него, конечно же, доберутся; в лучшем случае пристрелят. Но пока этот день не настал, он не сложит оружия. Тут он вспомнил о себе и Либерти, о пистолетах — врезающемся ему в спину «рорбау» и притаившемся в ее сумочке «таурусе». Он не сомневался, что оба заряжены, и, если понадобится пустить их в ход, это займет считаные секунды. Холодный мрак окутывал их. Юзи протянул руку, и Либерти ее стиснула. Ее ладонь была такой же холодной, как ночь. Они пожали друг другу руки. Сделка состоялась.

20

— Молодец, — тихо сказал Коль. — Начинаешь верить в себя.

— Спасибо, — буркнул Юзи.

— И то, что ты сдал ей «джамбо», не навредит Святой земле. А лишь вселит страх в сердца врагов Израиля.

— Ну, раз ты так говоришь. Черт его знает. По-моему, я уже не различаю.

— Верь. Не переставай верить. Верь.