С чистого листа

– Потому что после всего, через что я прошла, мне показалось, что он в одиночку пытался взять и посадить меня обратно в тот дом и там запереть. Словно он утверждал, что я правильно паниковала и правильно боялась.

– Никто не может тебя снова там запереть, Либби. Позволить ли это – решать тебе.

– Теперь я знаю, вроде бы точно знаю. Мне казалось, что я знала об этом и тогда, но это не так.

– Так вы по-прежнему друзья?

– Он соврал мне.

– Или же, наверное, пытался тебя от чего-то оградить. Я его не защищаю, но он, вероятно, считал, что поступает правильно.

– Может, и так.

И тут я рассказываю ей о письмах.

Она отставляет стаканчик.

– Когда ты получила последнее из них?

– Довольно давно. Перед тем, как надела фиолетовое бикини.

– Ты выяснила, кто их пишет?

– Нет, но почти уверена, что знаю, кто это. И мне ее жаль, потому что она никогда не заявит о себе. Она прячет свое истинное я под запором, там, где ее никто не найдет, где даже она сама себя не найдет.

Рейчел снова берет свой стаканчик.

– За Либби Страут, самого большого человека, но совсем не с внешней стороны.

Мы чокаемся пластиковыми стаканчиками.

– И за Рейчел Мендес, любящую меня, хотя это ей вовсе не обязательно.

Я едва не добавляю и за спасшую мне жизнь, потому что по какой-то причине вспоминаю себя в одиннадцать лет, а потом в тринадцать. Девчонка эта какая-то другая, как будто из другой жизни, а не та, что имеет хоть какое-то отношение ко мне сегодняшней. Вот только я знаю, что без нее не было бы меня. Я не стала бы Либби Страут, девятиклассницей со своим кругом друзей. Я бы не танцевала, не кружилась и не пыталась бы попасть в «Девчата». Я бы не постояла за себя и не надела бы фиолетовое бикини. Я бы не ездила в Блумингтон или к Кларе с парнем, который мне нравится. По-настоящему нравится. У меня не разбилось бы сердце, потому что я бы слишком боялась. И хотя разбитое сердце ужасно болит, это лучше, чем ничего не чувствовать.

И вот чего еще бы я не сделала: не сидела бы на скамейке, когда морозец щиплет щеки и нос, и не пила бы горячий сидр с хорошей подругой. И хотя я даже не знала, что это мгновение существовало, мне хотелось быть здесь, чтобы это видел целый мир.

Когда Рейчел уходит, я оставляю книгу – ту самую – «Мы живем в замке» на скамейке с запиской:

Дорогой друг!

Ты не урод. Тебя хотят. В тебе нуждаются. Ты только тот, кто ты есть. Не бойся жить в замке. Там огромный дивный мир.

С приветом,

собрат-читатель

Джек

Ее отец говорит мне, что она с подругой в парке, и туда-то я и направляюсь. Звонит телефон, и это явно Кам, но я не отвечаю.

А что, если это звонит доктор Клайн, чтобы сказать, что она ошиблась, что средство все-таки есть? Что бы я сделал? Изменил бы свои мозги, если бы это означало начать узнавать людей, как все остальные?

Или нет?

Я прокручиваю варианты в голове, пытаясь представить себе, как бы это меня изменило.

Я бы не остался собой, верно? Потому что, пока могу вспоминать, именно так я и нахожу людей. Я изучаю их, я узнаю их особенности.

Штука в том, что я не знаю, что значит видеть мир, как все остальные. Может, я не узнаю себя в зеркале и, может, не могу точно сказать, как я выгляжу, но сомневаюсь, что я таким же образом смогу узнавать себя без прозопагнозии. То же самое относится к моим родителям, братьям, друзьям и Либби. Я говорю обо всех особенностях, которые делают их ими. Они глядят друг на друга и видят одно и то же, но мне приходится напрягаться, чтобы увидеть то, что за их лицами. Как будто я разбираю человека на части, а потом снова собираю. Я заново создаю его так же, как сконструировал Вреднобоя для Дасти.

Это – я.

Чувствую ли я себя особенным? Немножко. Мне приходится страшно напрягаться, чтобы изучить и запомнить всех, и даже если цвет кожи и волос помогают мне находить людей, не это в них значимо для меня. Совсем не это. Дело в куда более важных вещах вроде того, как светятся их лица, когда они смеются, или в манере двигаться, когда идут к тебе, или в том, как веснушки на лицах образуют карты созвездий.

Либби

Я уже на окраине парка, стою, закутавшись в куртку и замотавшись шарфом до самого носа, и замечаю медленно едущий красно-бурый «Ленд Ровер». Он резко останавливается посреди дороги, двигатель остается включенным, из него вылезает Джек Масселин и с важным видом направляется ко мне.

– Что ты здесь делаешь?

– Твой папа сказал, что ты здесь. Господи, как холодно-то. Ты и вправду собираешься возвращаться домой пешком?