С.Д.П. Из истории литературного быта пушкинской поры

«Барон Дельвиг был при смерти болен и во время болезни своей написал стихи, в которых, между прочим, есть „ пляшущийпокой“» [199].

В «Благонамеренном» он упоминал о «Пляшущем покое», элегии г. Вралева пятистопными ямбическими стихами, состоящей только из восьми строк [200].

Какие стихи он имел в виду, — мы не знаем. Напечатаны они не были, — и ни в одной из известных нам редакций дельвиговских стихов «пляшущего покоя» нет.

Но Дельвиг действительно писал стихи, когда уже начал поправляться, — и адресовал их Софье Дмитриевне.

Вчера я был в дверях могилы;
Я таял в медленном огне;
Я видел: жизнь, поднявши крылы,
Прощальный взор бросала мне…

В этих же стихах — «К Софии» — он упоминает о ее «нежном участье» к «больному певцу»:

И весть об вас, как весть спасенья,
Надежду в сердце пролила;
В душе проснулися волненья…

Он уже может забавно шутить — и над самим собой, и над минувшей опасностью, и над врачами, как это принято с мольеровских времен. В его черновой книге появляется набросок, тоже обращенный к Пономаревой:

Анахорет по принужденью
И злой болезни, и врачей,
Привык бы я к уединенью,
Привык бы к супу из костей,
Не дав испортить сожаленью
Физиономии своей,
Когда бы непонятной силой
Очаровательниц иль фей
На миг из комнаты моей,
И молчаливой, и унылой,
Я уносим был каждый день,
В ваш кабинет, каменам милый…

Сразу после этих стихов записаны обрывающиеся строки:

Нет, я не ваш, веселые друзья,
Мне беззаботность изменила —
Любовь, любовь к молчанию меня
И к тяжким думам приучила.
От ранних лет мы веруем в нее…

Последняя строчка зачеркнута.

Мечтатели, мы верим с юных лет…

Дельвиг не стал продолжать стихотворение. На обороте листа он начал новое: «В судьбу я верю с ранних лет…» [201]

Но нам важен сейчас не этот новый замысел, а тот набросок, который был записан в феврале 1823 года. Его элегические формулы уже можно было в это время почерпнуть из литературы, — но за ними стояло пробуждающееся подлинное чувство. Что-то произошло за время болезни Дельвига: обеспокоенная не на шутку Софья Дмитриевна сделала движение ему навстречу, — движение, быть может, импульсивное и непроизвольное, — и на какое-то время реальная угроза вечной утраты хотя и не близкого человека, но доброго знакомого, вероятно, отодвинула на задний план непрекращающуюся горечь разлуки, раскаяние, уязвленное самолюбие. Теперь Дельвиг, благодаря своей болезни, оказался в фокусе ее внимания, и помехи были досадны. По этим или иным, случайным и неизвестным нам поводам, но в конце февраля и Измайлов подвергся временной опале; во всяком случае, след ее остался в его «письме» от 23 февраля.

ИЗ ПИСЕМ К НЕЗАБВЕННОЙ.

Не говорите мне: не нужно,
Не говорите никогда:
Не нужнодля меня беда.
Ах! лучше жить нам с вами дружно.
Я к вам почтителен всегда
И осторожен и послушен;
Но не могу быть равнодушен,
Когда вы, отвратя свои взор,
С досадой скажете в укор:
Не нужно! — Лучше б ваш Гектор
Мне руку укусил иль ногу —
Иль гром убил меня — ей-богу!

28 февр. 1823.

В рабочей же тетради Дельвига один за другим следуют стихи, которые мы безошибочно можем отнести к «пономаревскому циклу»: «К Софии», под № 29, «К ошейнику собачки Доминго» (№ 30) — незначащий альбомный мадригал, совершенно в духе Сомова и Панаева, тщательно зачеркнутый; «К птичке, выпущенной на волю».

У последних стихов есть своя история; о ней ниже.

И Измайлов пишет свой «цикл», включая его в письма, — как и ранее, это эпистолярная «болтовня», полумадригальная, полубытовая.

ИЗ ПИСЕМ К НЕЗАБВЕННОЙ.

                Взглянув на вас
                В последний раз,
Как мимо дома вы проехали в карете,
        Вздохнул, взял свой картуз,
И от прелестнейшей из Граций и из Муз
Пошел с досадой я… сказать куда?… к Анете.

(Сказав, что встретил накануне С. И. Ок., которая была разрумянена и разбелена.)