С двух берегов

— Я никогда не служил в полиции и расследованием преступлений не занимался… Может быть, вы сами ответите на эти вопросы, когда найдете убийцу среди ваших русских друзей.

Кулаки Стефана сжались в бессильной ярости. Даже Франц как будто приготовился к прыжку. Я решительно встал.

— Едем!

— Одну минутку, — сказал Стефан и повернулся к Герзигу: — Покажите мне историю болезни Хубе.

Герзиг усмехнулся и неторопливыми движениями стал перебирать карточки большого формата. Одну из них он протянул Стефану. Карточка была с обеих сторон испещрена мудреными медицинскими терминами, и профессор, наверно, с ехидством ожидал, как будет выглядеть полицейский, вникающий в историю болезни.

Но Стефан небрежно сложил карточку пополам и вместе с отобранными удостоверениями личности сунул в карман.

— Я не могу этого допустить, господин комендант, — сердито поднял голос Герзиг. — Медицинские документы должны храниться в архиве лечебного учреждения.

— За исключением тех случаев, когда они нужны следственным органам, — отпарировал Стефан.

— Вам их вернут, как только следствие будет закончено, — успокоил я Герзига, хотя и сам не знал, о каком следствии идет речь. Не знал этого и Стефан. Но прежде чем уйти, он распорядился:

— Ни одного раненого без моего разрешения из клиники не выписывать!

В машине он долго не мог успокоиться, ругал Герзига на разных языках. Опять стал всматриваться в удостоверения захороненных нацистов и спросил Франца:

— Что ты об этом думаешь?

— Очень все странно, — ответил Франц. — Не могу понять, почему он не хоронил их тайком? Зачем заявлял в полицию, когда уже было известно, что через несколько дней сюда придут русские? Ведь этим он сам наводил подозрение на себя…

— А, дьявол его знает, — с досадой сказал Стефан. — Наверно, хотел подчеркнуть свою лояльность и показать, что бояться ему нечего… Или педантичность подвела. А может быть, ни то ни другое… Как бы там ни было, — обратился он ко мне, — прошу тебя, закрой это фашистское гнездо. Отправим раненых в госпиталь, а сам Герзиг пусть убирается.

— Ты хочешь поссорить меня с местной интеллигенцией и лишить Содлак всякой медицинской помощи. Дюриш мне докладывал, что Герзиг принимает больных безотказно. Все довольны.

— Еще бы! Когда ты пригрозил. Он и клизмы будет сам ставить, лишь бы никто посторонний в клинику не заглядывал.

— Важно, что он помогает, делает то, что ему приказано. А закрыть… Это проще всего.

— Но нельзя терпеть этого нацистского лейб-доктора! — с отчаянием воскликнул Стефан.

— Только потому, что у него подохло несколько эсэсовцев?

— А откуда мы знаем, скольких он спас?

— Мы ничего не знаем.

Какое-то время ехали молча. Стефан встряхивал головой, не то отгоняя навязчивые мысли, не то сокрушаясь из-за моего упрямства. Новое его предложение прозвучало совсем уж неожиданно:

— Убери хотя бы из комендатуры Лютова. Подыщем другого переводчика, похуже, но своего, не предателя родины.

— При чем тут Лютов? И никакой он не предатель. Когда-то воевал на стороне белых, четверть века назад. С тех пор ни в чем не провинился. Почему я должен гнать его, если есть от него польза?

— Но живет-то он у Герзига! И зависит от него со всеми потрохами. Он ведь наркоман.

— Кто?

— Лютов. Это всем известно. Говорят, что таким его Герзиг сделал, а может, сам привык, но без морфия он жить не может. А весь морфий у герра профессора. За одну ампулу твой переводчик все на свете продаст. Наверняка шпионом у Герзига служит.

Эта новость многое объяснила мне в поведении и характере Лютова. Но усомниться в его искренности мне что-то мешало. И уж меньше всего он был похож на шпиона. Да и что он мог передавать Герзигу? Даже если этот профессор связан с нацистами, ничего полезного для них он через Лютова получить не мог. В разговорах, которые переводит штабс-капитан, ничего секретного нет, о них и так весь город знает. К служебным бумагам у него доступа нет, и сам он ничем, его не касающимся, не интересуется…

— Такого переводчика ты мне не достанешь. Пришлет Шамов другого, этого уволю. А пока нет у меня оснований.

Вспомнил я еще Любины слова «жалко же старика», но приводить их не стал. Стефан обиженно замолчал.

ИЗ ПИСЕМ СТЕФАНА ДОМАНОВИЧА

Ноябрь 1964 г.

…В одном из писем я послал тебе фотографии Нойхойзера и Хубе — солдата, исчезнувшего после убийства его жены, и генерала СС, у могилы которого мы стояли в Содлаке.

Недавно я видел покойного группенфюрера живым и невредимым. Я узнал его сразу, хотя на нем не было генеральского кителя, опоясанного лакированным ремнем, не было широкой повязки со свастикой на левом рукаве, не было фуражки с орлом на вздернутой тулье. В скромном темном костюме, белом воротничке он казался ниже ростом. И лицо, каких тысячи, — лицо много пожившего, но еще крепкого дельца, умеющего владеть собой.