С Ермаком на Сибирь

К обеду Фанни вышла скромно одетая в самую старую свою серенькую блузку и с гладко причесанными волосами, что очень шло к ее девичьему лицу.

– Что же, собираться прикажешь, Василек? – спросил Гараська после первой рюмки.

– А то как же! Непременно. Я сказал же. Завтра едем. Вы нам, Иван Павлович, одолжите ячменя на дорогу. И уже я вас попрошу вечером счетик, что мы должны за продовольствие.

– Решительно едешь? – спросил Гараська.

– Решительно и бесповоротно.

– Ну и слава Богу! Поглядим дорожку.

– Да ты это которую?

– Э, брат, сколько перевалов, столько и рюмок, а перевалам нет числа.

Кончили обед, Васенька пошел отдохнуть немного, Гараська отправился укладывать вьюки, Фанни медленно прибирала посуду на столе.

– А вы что же, укладываться? – спросил ее Иван Павлович.

– Я не поеду, – сухо сказала Фанни. – Передумала.

Иван Павлович ничего не сказал.

– Что же вы не спрашиваете меня, почему я не еду, – шаловливо, с прежней мальчишеской ухваткой спросила Фанни.

– А мне какое дело? Вы свободны, как ветер.

– А какое дело вам было посылать сегодня нам вслед Царанку? – лукаво спросила Фанни.

– Кто вам это сказал? – смущенно пробормотал Иван Павлович.

– Уж конечно, не Царанка. Он ни за что не выдаст. Милый дядя Ваня, я вам очень благодарна за вашу заботу… Но неужели вы думаете, что я и без Царанки не справилась бы с этим господином?

– А разве было что?

– Какой вы любопытный!

– Простите меня, Фанни.

Она посмотрела грустными глазами на Ивана Павловича и печально сказала:

– Да, я не еду в это путешествие, которое могло бы быть полно самых интересных, самых необычных приключений. И это так ужасно!.. Но Василий Иванович оказался не таким человеком, каким я его себе представляла.

– Он обидел вас, Фанни?

– Боже упаси! Нет. Конечно, нет. Скорее, я обидела его… Видите… Мы ездили пять часов шагом. По пустыне. Лошадь у него идет тихо, шага нет. Мне хотелось скакать, резвиться, делать тысячи безумств, стрелять орлов. А мы говорили. Все говорили, говорили. Господи, чего я ни наслушалась. Дядя Ваня, неужели не может мужчина смотреть на женщину иначе, как на предмет для своего наслаждения. Я оборвала Василия Ивановича и дала ему понять, что он жестоко во мне ошибается. Он умолк, но ненадолго. Он начал рассказывать про свои миллионы, про то большое дело, которое он ведет в Москве, про то, как в него всюду все влюблялись. Потом заговорил, что он одинок в своих путешествиях, что он давно искал себе женщину-товарища, ну, конечно, такую, как я, что он готов пропутешествовать со мною всю жизнь, звал на Камчатку и Клондайк и закончил тем, что сделал мне формальное предложение стать его женой…

– И вы?! – спросил с тревогой в голосе Иван Павлович.

– Конечно, отказала…

Вздох облегчения вырвался из груди Ивана Павловича.

– Дядя Ваня… А, дядя Ваня, – окликнула задумавшегося Ивана Павловича Фанни.

Оба примолкли, и дома, и на веранде была тишина. На дворе переговаривались Гараська с Идрисом, шуршали бумаги, звенели жестянки.

– Что, Фанни? – Иван Павлович поднял глаза на нее. Печальна была Фанни, тяжелая, скорбная дума морщинкой легла на ее лбу, и опустились концы губ.

– Неужели, дядя Ваня, будет такой день, когда и вы мне сделаете предложение?

– А что тогда, Фанни?

– Это будет так смешно… И так ужасно, – с невыразимой горечью в голосе сказала Фанни.

XXI

Отъезд Васеньки был назначен на восемь часов утра, но провозились, как всегда, при подъеме после продолжительной стоянки с укладкой и вьючением, потом завтракали, выпивали на дорогу посошки и стремянные, и по русскому, и по сибирскому обычаю, и только около одиннадцати караван Васеньки вышел за ворота и потянулся в горы…

Иван Павлович и Фанни проводили путешественников на пять верст, до первого подъема, и вернулись домой.

Было томительно-жарко. По двору крутились маленькие песчаные смерчи, валялись обрывки бумаги, соломы, навоз от лошадей. Иван Павлович отдал распоряжение об уборке двора и сараев и прошел в свою комнату.

Начинались постовые будни, и теперь они казались серее и однообразнее. Фанни заметно хандрила и скучала. Ее тянуло в горы, за горы, узнать, что там, за тем перевалом, за той цепью гор, скрывающих горизонт, какие города, какие люди?.. А еще дальше что?.. А если проехать еще дальше?.. Тянула и звала голубая даль, тянуло лето, стоявшее в полном разгаре, тянули лунные ночи с вновь народившейся луной.

Как будто скучала она и по Васеньке. Было похоже, что «розовый мужчина», болтун и хвастун, сытый, полный и холеный, как жирный лавочный кот, оставил след в ее сердце, и ее, может быть, и против воли, тянуло к нему.

Ведь как-никак со всеми своими смешными сторонами, со своими жирными ляжками, неумением пригнать стремена и несмелой ездой – он все-таки поехал туда, за горы. Он все-таки искал приключений, исследовал новые страны, ехал охотиться на редких зверей, посетить города, где никто или мало кто из европейцев был…