С Евангелием в руках

Мог он делать всё – плотничать, столярничать, слесарничать – как никто другой профессионально, потом садился к письменному столу, заканчивал статью и шел в сад – к яблоням и вишням, брался за лопату, копал огород и проч. А в кабинете, как мне, ребенку, казалось, высоко-высоко, оставались книги, прежде всего Техническая Энциклопедия и Полное Собрание сочинений Льва Толстого… Это он научил меня всей премудрости столярного и слесарного дела. Возится в саду, копает грядки и мне объясняет что-то очень серьезное (а мне лет восемь!) из истории, из физики, из биологии. Затем вытирает пот рукавом и спешит к «аспирантику», который уже ждет его на террасе.

Садился в свое вольтеровское кресло и начинал диктовать тому чуть ли не готовый текст его диссертации. Он их жалел, готов был писать за них сам. Аспиранты (из Литвы, Азербайджана, Армении, из всех областей России) его не просто любили, а прямо-таки носили на руках. Поздним вечером, отпустив аспирантов и уложив спать любимого внука, он садился за сказки братьев Гримм, например, и, если я, уже взрослый, уже сам преподаватель в высшей школе, забегал поговорить с ним или с кем-то из его родных, он показывал мне в книге места, которые казались ему с точки зрения лингвистической примечательными, и комментировал профессионально, будто всю жизнь читал лекции по германистике.

Давал Борис Эдуардович деньги в долг, знакомым и незнакомым, причем не просто охотно, а как-то деликатно и, я бы сказал, целомудренно, старался не взять назад, когда долг возвращали. Когда я читаю в Нагорной проповеди «пусть левая рука твоя не знает, что делает правая, чтобы милостыня твоя была втайне», всегда непременно вижу его фигуру и сосны у его дома, и сирень, махровую, фиолетовую… и чувствую ее запах… Подкармливал и просто кормил студентов, аспирантов, знакомых и просто прохожих, никого не отпускал «тоща и неутешна»…

Во всём был свободен. Свободу знал, чувствовал, любил и в свободе ощущал присутствие Бога, хотя не называл Его Богом. Шутил. И в шутках своих тоже был свободен. Помню, как-то раз показывали по телевидению парад на Красной площади, люди были вокруг знакомые и незнакомые, а он спрашивает, показывая на мавзолей: «А это что за избушка там на курьих ножках?» Или в другой раз, взял у своей жены стихи Боккаччо, открыл наугад какой-то сонет и прочитал: «Нас партия ведет и вдохновляет» (вместо «Амур меня ведет»). «Нет, – сказал, – это стихи не для меня, мне лучше Пушкина почитать».

«Дух, идеже хощет, дышит», – говорит нам Иисус в Евангелии от Иоанна. Был Борис Эдуардович великим христианином на практике, любил учить разным наукам и умениям, а на самом деле учил нас жить в Боге. Да, Христос обнаруживает Себя неожиданно. За несколько лет до смерти перечитал всего Достоевского, особенно долго читал Карамазовых, о Зосиме…

Теперь он покоится на Немецком кладбище в Москве, неподалеку от могил отца Алексия Мечёва и доктора Федора Петровича Гааза. Случайно ли? Нет, думаю, не случайно.

Впервые опубл.: Русская мысль. 1996. № 4138 (29 августа – 4 сентября). С. 17.

На путях к Богу Живому

Благоговение и свобода

Предлагаемое читателю второе издание книги отца Георгия Чистякова (1953–2007) «На путях к Богу Живому» представляет собой сборник его популярных статей и лекций второй половины 1990-х годов по вопросам религии, истории, словесности, искусства, культуры. Язык этих текстов прозрачен, читаются они легко. Но эта легкость обманчива. На самом же деле тексты отца Георгия требуют вдумчивого и медленного чтения, требуют умения соотносить каждое их положение с нашей собственной памятью и с нашим внутренним мгром, с нашим личным опытом постижения истории и человеческих судеб.

Вообще, как мне думается, эти тексты потребуют от будущих своих читателей и от будущих исследователей русской мысли конца XX столетия серьезной реконструкции самих оснований религиозно-философских взглядов отца Георгия. И прежде всего – его учения о человеческой свободе как о предпосылке связи между церковным наследием и творчеством, с одной стороны, и непреложными, сквозь века развивающимися потребностями человеческой нравственности и культуры – с другой. Проще говоря – учения о неразрывной связи благоговения и свободы в духовном опыте человека.