С Евангелием

Наши святые отцы и предки святую Библию клали на самом видном месте, переплетали ее в самый красивый и дорогой переплет, читали ее по воскресным и праздничным дням всей семьей, а то и каждый Божий день читали, особенно в долгие зимние вечера. Да как благоговели перед святой Библией! Как любили ее читать и исполнять написанное в ней! А более всего они любили читать святое Евангелие. Вот так: сидит за столом старичок с седыми волосами и бородой, на нем — длинная белая холщовая рубаха, подпоясанная ремнем, на глазах — очки, привязанные ниточкой. Около старика сидят другие старички и внимательно слушают. Они в большинстве неграмотные. А этот, что впереди, начетчик. По углам избы расселись старухи, молодухи, на полу — дети побольше, а маленькие — на руках. Керосиновая лампа с тусклым стеклом слабо освещает строгие деревенские лица слушавших. Но как ни слабый свет лампы, особенно в дальних углах избы, однако видно, как старушки, повязанные в платки, кончиками их вытирают слезы и глубоко вздыхают. Видно также, как с печи свесил свою седую голову престарелый дед. Он совсем глухой, но глазами видит, что делается в избе. Поэтому, выставив вперед правое ухо, он напряженно прислушивается, что читает Дормидоныч.

На дворе метель. В замерзшие стекла летит снег, в трубе воет ветер, но в избе тепло и на душе мирно и радостно.

“Кто хочет душу свою спасти, тот потеряет ее, — читает Дормидоныч старческим голосом, — а кто потеряет душу свою ради Меня и Евангелия, тот сбережет ее. Ибо какая польза человеку, если он приобретет весь мир, а душе своей повредит? Или какой выкуп даст человек за душу свою?” (Мф. 8, 36–37).

Дормидоныч остановился и поглядел сквозь тусклые очки на слушающих, будто стараясь убедиться, как действуют слова Христовы на них. Все сидели смирно и смотрели-на него с вниманием. Даже ребятишки на полу и на руках матерей не шумели и смотрели в его сторону.

Может быть, малышей привлекала и лампа, зажигавшаяся только по праздникам, а в будни зажигали только коптилку. Лампа была роскошью в деревне, и она всегда прежде всего интересовала ребят. Убедившись, что его внимательно слушают, Дормидоныч начал читать дальше. Он читал протяжно, хотя и негромко, старался выговорить каждое слово, даже каждую буквочку святой Книги. Когда он ошибался, то снимал тусклые очки и долго тер их полой своей белой рубахи.

Когда же ребятишки засыпали, и бабы начинали класть их в зыбку, порядок нарушался, благочиние падало и Дормидоныч недовольно кряхтел. Но вот старинные часы с хрипом и каким-то громыханием пробили одиннадцать. Дормидоныч внезапно остановился. Он перекрестился широким русским крестом, поцеловал раскрытую книгу и торжественно закрыл ее. Потом он снял свои старые очки, аккуратно замотав их тряпицей, и положил в карман рубахи.

Все понимали, что поучение заканчивается; как по команде, все встали.

— Ну, дорогие мои, — сказал Дормидоныч, кланяясь в пояс, — Христа ради меня простите за старческую немощь, плохо стал видеть, и очки немного того…

— Бог тебя простит, Дормидоныч, — отвечали все в один голос, — Господь тебя наградит за доброе дело.

И так расходились по домам. Зимний ветер выл в трубе, по переулкам он наметал кучи холодного снега: заметал калитки, ворота, окна, дорожки к хатам — все покрывал белым снегом. А люди после доброго слова Евангелия тихо засыпали в тепло натопленных избах, и на душе у них было так же тихо, радостно и спокойно.

Эх, друг мой милый и добрый! Как можно написать все это в книге!? Как можно изобразить словами человеческими великую и благодатную силу Евангелия!? Можно исписать целые вороха книг, можно этими книгами заполнить весь мир, но если человек опытом своим не вкусит эту радостную силу святого Евангелия, если он душой своей не переживет на себе эту Евангельскую благодать, то никакие слова, никакая книга не могут научить его и тем более — убедить в том, что святое Евангелие есть ЖИЗНЬ и читающий святое Евангелие есть чадо Божие по благодати.

“Господи, просвети ум мой светом святого Евангелия Твоего, душу мою — любовью Креста Твоего, сердце мое — чистотою словесе Твоего, тело мое — Твоею страстию безстрастною, мысли мои Твоим смирением сохрани”…

МОНАХИНЯ АННА