С ярмарки

– Все время, ха-ха! – ответили со смехом девушки. Им было смешно, а у него внутри словно что-то оборвалось. Неужели они видели, что он здесь делал?!

Глупый паренек! Напрасны были его страхи. Его ждало другое горе, совсем неожиданное. Ему суждено было пережить, как мы это сейчас увидим, новую драму под названием «Дочь кантора».

55. Дочь кантора

Дочь кантора Цали. – Пламенная любовь. – Переписка двух юных сердец. – Письмо героя попадает в чужие руки.

Ту же роль, какую в больших городах играют гимназисты и студенты, в маленьком городишке в те времена играли ученики уездного училища. Одного только им не хватало – формы. В остальном это были герои в полном смысле слова. Им разрешалось то, чего обыкновенным мальчишкам из хедера никак не простили бы. Например, – учинить каверзу синагогальному служке, купаться в реке вне стен купальни, подтрунивать над кем угодно и даже разговаривать с девушкой, только бы она была из приличного дома, дочь порядочных родителей. Девушки же по ним прямо с ума сходили. Нужно, однако, оговориться, что тут и не пахло флиртом или романами. Это были чистейшие и самые святые отношения, какие только возможны между юношей и девушкой. Я ни на волос не преувеличу, если скажу, что отношения между ангелами не могут быть чище и невиннее, чем отношения между дочерью кантора и юным героем этой биографии. Где, когда и при каких обстоятельствах состоялось их первое знакомство, трудно сейчас припомнить, да это и не так важно. Другого времени для встречи, кроме субботы, и другого места, кроме моста, ведущего в Подворки, в городе не было. Кто из них заговорил первым, юноша или девушка, и о чем они говорили в первый раз – установить трудно. Началось это, несомненно, с внимательного взгляда, с улыбки. Затем как бы нечаянное прикосновение локтем. Потом рукой за фуражечку: «Здрасте!», позже, не притрагиваясь к фуражке: «Как поживаете?» И лишь после этого при дальнейших встречах останавливались на минутку, болтали о совершенно незначительных вещах и закидывали словечко насчет следующей встречи:

Он. – До свиданья.

Она. – Когда? Опять в субботу?

Он. – Когда же, как не в субботу?

Она. – Где? Снова здесь, на мосту?

Он. – Где ж еще?

Она. – Может быть, в другом месте?

Он. – А именно?

Она. – Где вы будете в праздник торы, во время «гакофеса»?[54]

Он. – Где же еще – в большой синагоге.

Она. – Почему не в холодной молельне?

Он. – Там, где ваш отец молится?

Она. – Не все ли равно?

Он. – Отец вдруг хватится, что меня нет.

Она. – Если вы маленький мальчик, который боится папы…

Он не дает ей закончить. Эти слова задевают его за живое. Как, ему говорят, что он маленький мальчик, который боится отца! И кто это говорит! Он находит ловкий выход из положения: ему нужно сказать ей что-то очень важное, но она не одна, а с подругой. Дочь кантора краснеет и делает знак подруге, чтобы она отошла в сторону. Та отходит, и они с Шоломом остаются наедине. Она готова выслушать его секрет. Он не заставляет себя долго ждать и заплетающимся языком говорит: «Он давно собирается сказать ей, что хотел бы увидеться с ней с глазу на глаз, без провожатых и подруг». – «Мало ли что! А она разве не хотела бы встретиться с ним с глазу на глаз, без провожатых и подруг? Но это невозможно. Ее не отпускают одну. Мать следит за тем, чтобы она одна никуда не уходила. Но ему незачем стесняться ее подруги – она девушка тихая, скромная и сама не прочь поболтать с парнем. А если он хочет знать, то эта девушка тоже влюблена в пария…» – «Тоже влюблена? Из этого следует, что она, дочь кантора, наверняка влюблена. Он хотел бы знать, кто этот счастливец…» – «Много будете знать, скоро состаритесь».

Нужны ли еще пояснения? Разве не ясно, что счастливец не кто иной, как он сам! И если в этом есть хоть капля сомнения, достаточно взглянуть на ее сияющее лицо, на лучащиеся счастьем глаза. Знакомое лицо, знакомые глаза. Где он видел эту девушку со светлыми вьющимися волосами? Даже рука ее знакома ему – белая ручка с тонкими, длинными пальцами. Белая ручка, нежная и теплая. Он первый раз в жизни держит в своей руке девичью руку…

Как благочестивый еврей ожидает прихода мессии, так ожидал он счастливого дня праздника торы. Каким томительным было это ожидание! Дни тянулись словно смола. Он чуть с ума не сошел. И Шолом решился излить свою душу на бумаге, в письме, сам не зная зачем и для чего. Он писал целый день и целую ночь, и слова лились так безудержно, как поток, для которого нет преград, как стремительно бьющий фонтан. Письму не было бы конца, если б не вышла бумага. Как автор ни далек от богатства, он сейчас дорого бы дал за этот документ.