С ярмарки

– Вашего отца, говорите вы, зовут Нохум. Фамилия его – Рабинович?

– Рабинович.

– А маму вашу звали Хая-Эстер?

– Хая-Эстер.

– И она умерла?

– Умерла.

– От холеры?

– От холеры.

– Так и говорите!

Еврей в талескотоне обернулся к собравшимся. Лицо его сияло:

– В таком случае, спросите меня. – Я вам скажу точно. Их дедушка – Мойше-Иося Гамарницкий, их бабушка – Гитл Гамарницкая. Их дедушка уже знает, что его дочь, Хая-Эстер, не про вас будь сказано, умерла от холеры, но бабушка не знает. От нее это скрывают: старая женщина, несчастная калека.

Еврей в талескотоне с тем же сияющим лицом обратился к детям.

– Вылезайте, дети, из повозки, я вам покажу, где живет ваш дедушка! Подъехать туда невозможно – улица слишком узка. Разве что с другой стороны? Но там не развернешься с возом. Как ты думаешь, Мотл, можно будет развернуться?

Это относилось к молодому человеку с кривым носом. Мотл сдвинул шапку на затылок.

– А почему бы и не развернуться?

– Почему! Потому! Ты забыл, что Гершка Ици-Лейбин строит сарай с той стороны?

Мотл, не пошевельнувшись, переспросил:

– А если он и строит сарай с той стороны, так что из этого?

– Что значит «что»? Он же туда навалил лесу.

– Навалил лесу? Ну и пусть, на здоровье!

– Что тут говорить с бревном!

И чем спокойней был Мотл, тем больше горячился еврей в талескотоне. Наконец, окончательно потеряв терпение, он плюнул и назвал его из дураков дураком. Затем, взяв детей за руки, сказал:

– Идемте со мной! Я вас провожу. Надо идти пешком.

И еврей в талескотоне, весь сияя, вывел юных путешественников из толпы и отправился с ними пешком к их дедушке Мойше-Иосе и к их бабушке Гитл.

39. Вот так встреча!

Бабушка Гитл, разбитая параличом. – Дедушка Мойше-Иося с картофелеобразным носом и густыми бровями. – Дядя Ица и тетя Сося.

У переяславских сирот были все основания вообразить себе Дом дедушки Мойше-Иоси чем-то вроде дворца. Сам дедушка представлялся им патриархом в шелковом жупане. Дома ведь говорили, что он богач! Но человек, который взялся проводить детей, подвел их к самому обычному домишке, правда с застекленным крыльцом, и сказал:

– Вот здесь живет ваш дедушка Мойше-Иося Гамарницкий.

И тут же исчез. Он не хотел присутствовать при встрече.

Пройдя через застекленное крыльцо, дети отворили дверь и увидели прямо против входа деревянную кровать, а на ней человек – не человек, какое-то странное существо в образе женщины, без ног и со скрюченными руками. В первую минуту они было чуть не повернули назад, но существо это, внимательно вглядевшись в них воспаленными красными глазами, спросило очень приятным голосом:

– Кто вы, дети?

Что-то близкое, родное послышалось им в этом голосе. И дети ответили:

– Доброе утро. Мы из Переяслава…

Услышав слово «Переяслав» и видя перед собой кучу ребятишек, среди которых была и годовалая девочка, старушка сразу постигла всю глубину трагедии. Она заломила искривленные руки и громко вскрикнула:

– О, горе мне! Гром небесный поразил меня! Моя Хая-Эстер умерла! – Она стала бить себя по голове. – Мойше-Иося, где ты! Иди сюда, Мойше-Иося!

На ее крики прибежал из боковой комнатушки низенького роста старик, облаченный в талес и филактерии. У него было уродливое лицо, большой картофелеобразный нос, невероятно длинные и густые брови, одет он был в тряпье, а на ногах болтались какие-то ошметки. Это и есть дедушка Мойше-Иося, тот самый, который так богат?

Первым делом дедушка накинулся на детей, стал их бранить, сердито замахал на них руками. А так как он до этого, очевидно, молился, а молитвы прерывать нельзя, то он кричал на них по-древнееврейски:

– И-о-ну, злодеи! Разбойники! – А старухе он также по-древнееврейски дрожащим голосом прокричал: – И-о-ну… Я знал… Дочь моя… Бог дал – бог взял!..

Это должно было означать, что он знал о смерти дочери. Но старушку это мало успокоило, и она продолжала рыдать, бить себя по голове и выкрикивать:

– Хая-Эстер! Умерла моя Хая-Эстер!..

На ее крики прибежал какой-то человек с такими длинными пейсами, каких дети в Переяславе не встречали. Это был единственный брат их матери – дядя Ица. Вслед за ним прибежала женщина с пылающим лицом, с засученными рукавами и с половником в руке. Это была его жена – тетя Сося. Вместе с ней появилась девочка с розовыми щечками и маленьким ротиком – их единственная дочка, Хава-Либа, хорошенькая и застенчивая. Кроме них, сбежались еще мужчины и женщины – ближайшие соседи, и все они стали говорить разом, утешая бабушку Гитл. «Если дочери уже нет в живых, то слезами тут не поможешь, что покрыла земля – того не вернешь». А детям они стали выговаривать, что нельзя сваливаться вот так, как снег на голову, и сообщать людям такие вещи. (Но бог свидетель, они ничего никому не «сообщали»!)