С кем ты и ради кого

На почту идти времени уже не было, и Слободкин с рынка направился прямо в цех. Он еще не знал, как сумеет прожить целый месяц без хлеба. Знал только одно — от Зимовца продажа карточки должна быть скрыта во что бы то ни стало. «С голодухой как-нибудь справлюсь. Не впервой. А вот как быть с Зимовцом? Лучше всего, пожалуй, не ходить вместе с ним в столовку».

Ухватившись за эту идею, Слободкин старался теперь продумать ее во всех деталях. Попросить Каганова, чтобы перевел в другую смену? Но ритм работы такой напряженный, рабочих рук не хватает, и смены все перепутались, давно уже «заходят одна за другую», как сказал недавно на летучке Баденков.

И все-таки надо попытаться всеми правдами и неправдами разминуться с Зимовцом в сменах. Не бесконечно же штурм на аврал налезать будет?

До самого обеда Слободкин и так и этак прикидывал, как ему «оторваться» от Зимовца, и ничего придумать не мог. А в цехе вдруг появился Строганов. С ним шли Баденков, Каганов, еще какие-то люди. Проходя мимо Слободкина, парторг узнал его, остановился, поздоровался за руку, приветливо заговорил:

— А! Фронтовик! Как успехи?

— Все нормально, — ответил Сергей.

— Хорошо или нормально? — спросил Строганов.

— Нормально вполне.

— Как поживает десант?

— Какой десант? — удивился Слободкин.

— Вот тебе раз! Савватеев мне докладывает, что у нас целый взвод парашютистов сколачивается, а главный закоперщик и знать ничего не знает!

— Я от всего отстал немного, — как бы извиняясь, сказал Слободкин.

— Ничего себе отстал! Сказать вам, сколько вы провалялись после той бомбежки?

— Сколько?

— С точностью до одного часа знаю, если хотите.

Строганов достал из кармана гимнастерки записную книжечку, быстро нашел нужную ему страничку, поднес ее к глазам Слободкина:

— Точно?

— Вам честно сказать?

— Не понимаю, — удивленно посмотрел на Слободкина парторг.

— Сбился со счета в той больнице… Поверите?

— Вы молодой, товарищ Слободкин, дьявольски молодой! Вот и забываете. Вам можно. А я стареть начинаю, записывать стал. Тут у меня и про больницу, и про кружок парашютный, и про всякое такое. Так вот, насчет кружка — это толково. И даже помогу, если хотите. Только ребят прежде поры фронтом не дразните особенно. Договорились? Нам люди все еще вот как нужны! Специально бронируем. Даете слово, что сознательным будете?

— Да, — неуверенно ответил Слободкин.

— Ну и прекрасно. А затея, в принципе, повторяю, отменная. Как представлю, даже завидки берут.

— Может, и вас записать? — пошутил Слободкин.

— А возьмете такого?

Строганов постучал ногой по станине станка. Раздался какой-то странный звук.

Увидев, как смутился Слободкин, Строганов сказал:

— Берите смело: ногу мне на заводе чинили. Дюралевая, не сломается. И еще кабинет мой в вашем полном распоряжении. Это уж без шуток. Вместе со столом. Как раз такой, какой вам нужен — полированный, длинный, метров восемь. Словом, в любое время приходите и начинайте. С питанием у вас как? Неважно?

Слободкин решил соврать. Только сделал это, кажется, слишком лихо. Парторг посмотрел на него с нескрываемым удивлением, но ничего больше не сказал, молча пожал руку и двинулся дальше.

— Ты, Слобода, теперь на виду у всех, так что в случае чего держи хвост трубой, — сказал Зимовец поздно вечером в бараке, поудобнее устраиваясь на своей половине койки: — Строганов возле одного тебя полчаса простоял.

— Не говори! А ты прав, мужик он свойский. Рабочие его любят, наверно?

— Ну, в любви рабочий класс объясняться не мастер, а так вроде ничего, уважают. В парашютисты к тебе просился?

— Стол свой для укладки отдает. Приходи, дескать, в любое время, у нас с тобой интересы сходятся — тебе нужен длинный стол, мне — короткие заседания. Представляешь, говорит, как теперь легко мне будет любителей многословных речей останавливать? А он, оказывается, инвалид?

— Скрывал первое время. Хромает и хромает. Потом, когда в инструментальном ногу ему мастерили, кто-то из слесарей проболтался. Оказалось, это еще на финской его.

— Я сначала решил, что ты брешешь. «Парторг, парторг! Скромный. Все знает. Все видит». Ну, думаю, Зимовец перед начальством дрожит.

Если бы в бараке было светлей, Зимовец увидел бы чуть улыбающиеся глаза друга.

О чем он думал сейчас? О первой роте? О кружке, который теперь скоро начнет работать?

Да, именно об этом. О первой роте. О ребятах. О кружке, который в сознании Слободкина все отчетливей становился мостиком между тем, хоть и не особо героическим, но все-таки боевым прошлым и настоящим, где его окрестили героем, но где он ничего толком не знает и не умеет. Поэтому все его мысли там — в первой учебной, где бы ни была она сейчас, какие бы лишения ни испытывала.

О первой роте. О ребятах. О кружке.

И еще о том, чтоб весточка его скорей до Москвы добралась. И чтоб отыскалась Ина…