С ключом на шее

– Иди в комнату, – шепнула Ольга, и Полинка отчаянно замотала головой. Ольга представила, как широко улыбается Голодный Мальчик, снова и снова нажимая на кнопку. Он может делать так сутками. Годами. Вечно. Время разрушит звонок, съест Ольгу и Полинку, но Голодный Мальчик будет звонить в дверь…

Звонок. Десять, пятнадцать, двадцать ударов сердца, заходящегося в тишине, короткие присвисты резкого, поверхностного дыхания. Звонок. Зрачки Полинки становились все шире. Чернота поедала топазы. Поедала свет. Звонок. Полинка напряглась, сжимая кулаки, и Ольга с ужасом поняла, что дочка сейчас завизжит от ужаса и будет визжать и визжать, пока дверь не рухнет, и латунные язычки замков будут торчать из ее торца, как золотые зубы из десен мертвеца, а потом войдет он, и Полинка замолчит навсегда. Превратится в молчуна.

Полинка дернула носом, произнесла что-то, неразличимое за новым звонком, и рванула к двери. Ольга выбросила руку, пытаясь перехватить дочь за шкирку, остановить, загородить, спасти, – но Полинка уже сбрасывала цепочку, крутила щеколды; миг – и она распахнула дверь навстречу чему-то огромному. Пол ушел у Ольги из-под ног.

– Вам делать больше нечего?! – злобно заорала Полинка куда-то под потолок. – Вы реально псих, что ли?!

– Хоть бы здрасьте сказала, – услышала Ольга дребезжащий, чуть шамкающий голос. Голос, который она знала. – Ты ведь Оля, да? А ну-ка бегом маму позови…

Как во сне, Ольга оттолкнула потерявшую запал Полинку себе за спину. В лицо ей уткнулось что-то, пахнущее свежестью и болотом, что-то лиловое. Она отдернула голову, фокусируя взгляд. Перед ней качалось три цветка ириса. Почему – ирисы, зачем, подумала она, и ей захотелось закричать.

– Вот, – сказал тот, кто стоял на пороге, – подумал часом: что это я все гвоздики да гвоздики! А тут эти, синенькие… Нравятся?

Он снова подпихнул цветы; гладкий лепесток скользнул по щеке. Ольга содрогнулась и автоматически ухватилась за покрытые слизью стебли. Отодвинула букет в сторону, открывая обзор.

– Полина, иди в комнату, – выговорила она, не разжимая губ. Догадайся! – заорала она мысленно. Запрись. Выбирайся в окно и беги, беги…

Полина жарко задышала ей между лопатками, и Ольгу охватил озноб. Дядь Юра вдруг нырнул лицом к ее губам, дыша казенными пельменями и нездоровым желудком; содрогнувшись, Ольга отшатнулась и выставила перед собой букет.

– И правда, не при ребенке, – покладисто кивнул дядь Юра. – Соскучился – давно же не виделись… Я тут приболел слегка, не хотел зря тревожить. Чаем угостишь? – Он, не дожидаясь ответа, принялся разуваться. Снова заговорил, покряхтывая: – Ты извини, Анют, что я так вломился, я помню, мы договаривались пока не афишировать, но тут такое дело…

Он высвободился наконец из ботинок. На большом пальце левой ноги в сером носке зияла дыра, из которой проглядывал желтоватый обломанный ноготь. Дядь Юра неторопливо прошел на кухню, и Ольга, сжимая в руках букет, как под гипнозом двинулась следом.

– Тут такое дело, Анют… – на ходу повторил дядь Юра. Оглядел кухню, одобрительно хмыкнул и, подойдя к раковине, принялся намывать руки. Куртку он так и не снял; мыльная вода пропитывала края длинноватых рукавов, но он как будто не замечал этого. Что у него там, подумала Ольга. Что в этой куртке такого важного? Дядь Юра повысил голос, перекрывая шум воды: – Я тут подумал… Мы с тобой давно вместе, дело уже к свадьбе идет. Я только одно дело закончу – и можно заявление подавать. А с твоей дочкой до сих пор не знаком.

Ирисы оставляли на пальцах болотную ржавчину. Ольга втиснула цветы в пустую бутылку из-под минералки, сминая захрустевшие стебли. Быстро взглянула на Полинку – та стояла в коридоре, задрав брови, со слабой ядовитой ухмылочкой на лице. Ольга нахмурилась и резко кивнула на выход – но Полинка сделала вид, что ничего не заметила. Дядь Юра вытер руки кухонным полотенцем и основательно уселся за стол.

– Ты чайник-то на плиту поставь… – бросил он. – Так вот: думаю, пора это исправить. И девочке надо попривыкнуть. И мне… Сама знаешь, какие нынче дети, а мне ее воспитывать… Дай, думаю, зайду, представлюсь. Надо же проверить, что твоя Оля из себя представляет.

– Проверить, – деревянно повторила Ольга. – Конечно. Проверить.

– Заткнись, – бросает Ольга, и Полкан наконец замолкает. Филька, всхлипывая и закусывая щеки изнутри, чтобы снова не рассмеяться, поднимается на ноги. К его коленям прилипли пахучие черные листья ольхи. Смотреть на Янку, нелепо приседающую и прикрывающую порванные на попе штаны обеими руками, смешно, но больше – жалко. Ольга отворачивает воротник кофты и откалывает прицепленную с изнанки булавку.

– Давай заколем, – говорит она, – не так видно будет.

– А зачем ты ее с собой носишь? – удивляется Янка и, извернувшись, прилаживает лоскут на место.

– Ну мало ли, вот как сейчас, – неопределенно отвечает Ольга. Глаза Янки загораются восторженным уважением, и Ольга нервно дергает носом. – Да мне баба Нина дала, сказала – надо носить, чтоб не сглазили.

– Это как?