С ключом на шее

Он лежит, глядя в сумрачный потолок, тихо вдыхает въевшийся в волосы кухонный чад и слабый запах табачного дыма – мама тайком курила в форточку, когда решила, что все уже заснули. Она вообще долго не ложилась – все стучала клавишами, так долго, что Филипп несколько раз задремывал, а когда просыпался, – машинка еще клацала, но с каждым разом все медленнее и неувереннее. Даже улегшись в кровать, мама не угомонилась, и теперь Филипп слушает, как она ворочается, всхлипывает и детским голосом бормочет в полусне. Да засыпай уже нормально, думает он. Вон как бабушка храпит, и ты давай… Глаза у него слипаются, и он боится отключиться сам.

Филипп представляет себе полки, за которыми не видно стен кабинета, книги, книги, тонкие, плохо отпечатанные брошюры, как попало распиханные записные книжки и снова книги. Мысль о папиной библиотеке впервые не радует его. Она слишком большая, а времени у него – хорошо, если пара часов. Он не успеет найти то, что нужно. В отчаянии он думает, что можно просто заснуть и никогда больше не заговаривать с Ольгой и Янкой о том, как избавиться от Голодного Мальчика. Можно просто убежать.

Он плавает на тускло-радужной пленке дремы, пока мама наконец не затихает. Выждав для верности еще пару минут, Филипп вытаскивает из-под подушки заранее припрятанный ключ, укладывает одеяло длинным комом, будто под ним кто-то есть, и на цыпочках крадется к кабинету. Ключ плавно входит в попахивающий семечками замок, – на всякий случай Филипп смазывает его подсолнечным маслом каждый раз, когда оказывается дома один. Сегодня как раз тот случай. Ждать до утра нельзя. Филипп боится, что уже опоздал. Казалось, в городе они в безопасности, но теперь Филипп понимает, что ошибся, страшно ошибся. Ведь Груша не ходил на Коги с тех пор, как Голодный Мальчик высосал Деньку. Груша вообще никуда не ходит без Егорова… Ольга будет следующей: она сказала «ей-богу», а потом нарушила слово. Голодный Мальчик съест ее, если Филипп не узнает, как загнать его обратно туда, откуда он появился.

Филипп собирается повернуть ключ, когда из кабинета доносятся размеренные шаги.

Слышно: ходит человек, которому надо что-то хорошенько обдумать, и дело это – думать – для него привычно, как дыхание. Ходит, по-профессорски заложив руки за спину, глядя на что-то, доступное только воображению, поблескивая стеклышками очков, с лицом отрешенным и строгим. Не кричи, не шуми, не дыши, не мешай отцу работать. (…Филипп сидит на папиных коленях, прижимаясь спиной к впалому животу. Рука, покрытая темными волосками, как перышками, подцепляет пельмень, и Филипп открывает рот. Пельмень отвратительно скользкий, вязкое тесто залепляет зубы, и от жирного привкуса фарша не избавят потом никакие конфеты, но Филипп открывает рот широко-широко, едва дыша от счастья. «Ты опять ковырялся в тарелке? – спрашивает мама, заглянув на кухню. – Зачем ты отвлекаешь отца от работы? Иди, я сама его докормлю». Руки в темных волосках обхватывают Филиппа за бока и ссаживают на соседний стул. «Ну-ка доедай, – говорит мама. – Ты же не хочешь, чтобы отцу снова пришлось возиться с тобой вместо того, чтобы писать монографию». Филипп виновато смотрит на отца, и тот вдруг подмигивает. Филипп крепко сжимает губы, чтобы не рассмеяться с набитым ртом, – мама смотрит, – и, зажав вилку в кулаке, тычет в следующий пельмень. Он съест все. Он не хочет отвлекать папу.)

…ходит кто-то, запертый в клетку. Ходит, размышляя, как выбраться. Так он ходил по камере в тюрьме – ходил, пока не умер или не нашел выход, а снаружи вдоль забора с колючей проволокой заливались тоскливым лаем собаки, обученные ловить беглецов и отводить их назад…

Филипп думает о собаках, о том, как хватают за рукав беглеца, сумевшего вырваться в мир людей. Кто-то должен открыть им. Кто-то должен отпереть ворота, чтобы они могли затащить преступника обратно в тюрьму, думает Филипп, и волосы на его голове поднимаются, как от электричества.

Он представляет, как беззвучно вытаскивает ключ из замочной скважины и возвращается в постель. Он представляет самого себя, тихо похрапывающего под одеялом, а его руки тем временем поворачивают ключ. Язычок замка выходит из паза, и его тихий металлический щелчок что-то сдвигает в голове Филиппа.

Дверь за спиной плавно закрывается. Филипп мельком видит у письменного стола размытую тень, резко отдергивает голову, как от удара, и опускает глаза. Пальцы его босых ног, толстые и белые, как рыбье брюхо, поджимаются на холодном полу. Один ноготь растет криво. Филипп сосредотачивает на нем все свое внимание, чтобы даже краем глаза не увидеть то, что расхаживает по кабинету.

– Расскажи про собак, пап, – просит он. Тень молчит, и Филипп уточняет: – Если мне, например, надо, чтобы собака отвела кое-кого… ну… туда.

– Ты уже знаешь, – отвечает тень. Голос у нее негромкий и чуть насмешливый. Голос так похож на папин, что Филипп едва удерживается, чтобы не взглянуть.

– Да, но ведь надо говорить что-то, правильно? Или там костер особый зажечь, я не знаю…

– Ты знаешь все, что надо.