С ключом на шее

– Долго. Попрошу впредь больше нас не беспокоить, – торжественно ответила бабка и решительно потянула на себя дверь. Яне стало почти весело.

– Да боже ж ты мой, – пробормотала она и заорала в глубь квартиры: – Филька! Филька, выходи-и!

Бабка отшатнулась, вскинула руки, будто пытаясь поймать крик, сжать его в кулаках.

– Я получила Послание! – проорала Яна во все горло. – Филька! Я получила!

– Прекратите орать! Филиппа нет дома!

– Да хватит врать уже, – устало процедила Яна. – Вечно вы врете…

Она выставила вперед костлявое плечо и протиснулась в квартиру. «Что за наглость, – забормотала за спиной бабка. – Я вызову милицию, так и знайте…» В ответ Яна только раздраженно дергала локтем.

Первым делом она заглянула на кухню. Пусто. Комната. Пусто. Двери в туалет и ванную приоткрыты, и за ними – темнота… Отчаянная лихость схлынула. Яна, потупившись, повернулась к бабке, готовя извинения, подбирая слова, – но тут шеи коснулся легкий, едва уловимый ветерок, от которого все тело покрылось мурашками. Проглотив неначатую фразу, Яна толкнула дверь в кабинет Филькиного отца, и та неторопливо распахнулась.

Пестрые узелковые полотнища полностью закрывали стены и свисали с натянутых поперек комнаты веревок. За нитяным маревом едва виднелись стеллажи, заваленный открытыми книгами стол с древним ламповым монитором и потертой клавиатурой, узкая тахта, небрежно прикрытая пледом. Спертый воздух пыльными комьями забивался в горло. Окно едва пропускало дневной свет. Похоже, его много лет не открывали: из щелей в рамах торчали плотные клочья серой ваты. Яна не чувствовала ни сквозняка, ни малейшего дуновения, – но нити, торчащие из плетеных тряпок, тошнотворно шевелились. Паучье логово. Тайная нора безумца.

– Я же сказала, что Филипп нездоров, – негромко сказала за спиной бабка, и Яна едва не вскрикнула. – Даже теперь вы не способны понять, что мы с Зоей Викторовной делали для Филиппа все. Это вы своей фальшивой дружбой сломали ему жизнь. Так и остались малолетней хамкой. Вы и эта ваша подружка, отвратительная бесстыжая беспризорница… Всегда считали, что взрослым только и надо вам досадить. Ни капли уважения к старшим, ни к чужим родителям, ни к своим. Так и считаете себя самой умной… Ну что, теперь убедились?

Лицо горело так, словно в него плеснули кипятком, уши казались двумя раскаленными углями, но в животе ворочался ледяной ком. Доказательство того, что Филька действительно свихнулся, было ужасно. Но еще ужаснее было нечто, что скрывалось за банальной пилежкой, которую хотелось, как обычно, пропустить мимо ушей. Черная трясина, прикрытая мертвой седой травой. Кошмарная правота, сама мысль о которой была абсолютно невыносима.

Глядя себе под ноги, Яна отступила к входной двери.

– Простите, – хрипло прошептала она Филькиной бабке (бабке? Маме, это же его мама!). – Простите, пожалуйста…

После темноты и сырой вони подъезда, после удушливого сумрака Филькиной квартиры ветер, гоняющий по двору крохотные песчаные смерчи, показался сладким, как горсть ягоды, залпом брошенной в рот. Ветер боднул Яну колючим лбом, засвистел в ушах, выдувая из головы жуткое прозрение, которое едва не настигло ее. Ветер сунул холодные пальцы за шиворот. Потеребил кожаный шнурок.

Мужской (взрослый) голос окликнул Яну по имени. Она вздрогнула, натянула на голову капюшон и торопливо зашагала прочь от подъезда.

– Яна! – крикнул незнакомец громче, и она ускорила шаг. – Яна!

Человек за спиной натужно сопел, доски стонали под его ногами. Яне не надо было оглядываться, чтобы увидеть заплывшие глазки на нездорово красном, угрюмо-недовольном лице, ушедшую в плечи могучую шею, налитое пивом пузо.

– Да стой же, ну, Янка! Ну пожалуйста!

Он мучительно догонял, выигрывая метр за метром, но по его дыханию Яна понимала, что незнакомец уже почти выбился из сил. Его голос стал тоньше и сбивчивей. В нем отчетливо слышалось хныканье. От заунывных окликов Яна вздрагивала и все ниже опускала голову, но побежать не решалась, чтобы не привлечь лишнее внимание.

– Янка…

Топот за спиной стих. Что-то зашуршало, словно кто-то протащил волоком мешок, мостки содрогнулись от мягкого удара, а потом Яна, не веря своим ушам, различила хриплое рыдание. Горькое, отчаянное, на разрыв, оно било под дых, как тупой нож.

Яна остановилась, будто налетев на стену, и медленно обернулась.

3

Когда Янка начала выбираться из толпы, спиной вперед, протекая между каменными плечами, как сгусток тумана, – Филипп и не подумал посторониться. Он зажмурился, ожидая холодного прикосновения духа, ледяной эктоплазмы, струящейся сквозь его тело; он задержал дыхание, в ужасе перед подступающим запахом могильного тлена, в восторге перед соприкосновением с разумом, познавшим другую сторону. Он был готов.