С Корниловским конным

— Казаки! Казаки! — вдруг пронеслось в толпе несколько голосов, и она, толпа, сразу же остановилась и как бы присела, прячась от ударов. Из-за угла показался взвод донских казаков. Одеты они были «налегке», в темно-синие свои длинные суконные чекмени, в маленьких барашковых черных шапчонках, суживающихся кверху, при шашках и винтовках, но без пик. Все казаки молоды, не старше 25 лет от роду, на отличных лошадях. Впереди подхорунжий с подстриженной бородкой, видимо, сверхсрочной службы, с двумя или тремя георгиевскими крестами на груди. Они шли шагом и в колонне «по три». Услышав крики «Казаки! Казаки!», командир этого взвода донских казаков, идя впереди своих подчиненных с подбоченившеюся правою рукою, — поднял ее вверх и громко произнес:

— Ничиво! Не бойтесь! — я очень ясно слышал эти слова.

Толпа же немедленно закричала:

— Ур-ра-а... казаки! — и двинулась дальше вперед, расступившись и дав им дорогу.

Интересовал меня Конюшенный музей, куда я и направился. Я долго оставался в нем и осмотрел все, что было возможно по времени. Много коронационных царских колесниц всех эпох, покрытых позолотой вплоть до колес. Вот сани с железными полозьями, сделанные лично царем Петром Первым. Особенное внимание обратил на три казачьих седла, «подарок своему Августейшему Атаману всех Казачьих Войск, Наследнику-Цесаревичу и Великому Князю Алексею Николаевичу от Донского, Кубанского и Терского казачьих Войск», изготовленных в Войсковых военно-ремесленных школах.

Седла с полным прибором. И напрасно я искал по войсковой гордости преимущественной красоты в подарке от своего Кубанского Войска. Все три седла были, конечно, первоклассной работы казачьих мастеров, но седло от Терского Войска выделялось каким-то своим исключительным изяществом и тонкостью чисто горской, кавказской работы. Тут же, у седел, на специальных топчанах лежали и «приборы» к ним, т. е. уздечки, пахвы, нагрудники.

От Донского Войска — все черного ремня с массивным серебряным набором. Все богатое, но мало изящное. От

Кубанского Войска три прибора черного, белого и кирпично-красного (войскового цвета) ремня. От Терского Войска также три прибора — черного, белого и голубого цвета уздечки, пахвы и нагрудники к седлу. У кубанского и терского седел луки ленчика (арчака) отделаны белым, а у терского — оленьим рогом.

Я долго стоял над седлом от Терского Войска и с восхищением любовался им — такой изящной ручной работой казаков. Это было поистине «черкасское седло», как поется в некоторых казачьих песнях.

Без всяких приключений мы спокойно доехали до Рос-това-на-Дону. Но революция — незаметно для нас — шла вслед за нами. О ней уже знала «чернь», только ничего не знали и не видели мы, офицеры. В Ростов прибыли часов в восемь вечера. В нашем купе 2-го класса за дверьми, на продольной верхней полке для багажа, почему-то лежал солдат в шинели. Когда он вошел и занял это неположенное для солдат место, мы не видели. Оно было за нашими дверьми.

С корнетом мы решили пройтись на вокзал и выпить кофе. «Солдатик... посмотри мои вещи», — сказал я ему ласково, как своему младшему брату-воину, и указал рукою на мой чемодан и на пальто. «Слушаюсь, Ваше благородие», — как-то подобострастно ответил он. При этом его глаза, как мне показалось, блеснули какой-то радостью, хотя до этого он притворялся спящим.

Через десять минут мы возвратились, но в купе нет ни «солдатика», ни моего чемодана. На скамье оставалось только небрежно брошенное мое офицерское пальто мирного времени, сшитое в Оренбурге перед производством в офицеры и которое я впервые одел в Петроград. Беспокойно оглядывая купе, я убедился, что чемодан похищен именно этим солдатиком. Словно рвотной нечистью обдал все мое существо такой поступок солдата-воина. Искать его и вещи было бесполезно в толчее ростовского вокзала. Да его там уже и не могло быть... Я был так огорчен в лучших своих офицерских чувствах к солдату-воину. Стоимость пропавших вещей не жаль, но жаль, как дорогую память, полную парадную форму кубанского офицера, все боевые ордена до Святой Анны 2-й степени включительно, редкие фотографии: юнкерские, офицерские в Турции, в городе Ване. Все взял с собой самое ценное и дорогое для моей души. Но главное — многие из этих вещей никому не нужны как ценность, разве только золотые ордена, не теряющие своей стоимости. Хорошо, что Святой Владимир был со мной, на черкеске.

Огорчаться стоило: украл солдат, предусмотренно залезший в офицерский вагон 2-го класса, в котором он быть не имел права, и на которого я, по всегдашней своей доброте к нижнему чину, вместо того чтобы «вышибить» его отсюда — по-братски понадеялся на совершенно неведомого солдата.

С таким настроением я вернулся в свою станицу. Здесь было все спокойно, и о «бунтах в Петрограде» никто ничего не знал и не слышал. Казачья станица жила своею патриархальною жизнью, богатая и довольная существующим порядком. Через два дня я выехал в полк. Революция гналась за мною по пятам и «настигла» в Карсе.

По пути в полк. Станция Акстафа