С крестом или с ножом

Быстрыми шагами приближается последний час гитлеровской Германии. Стихли крики «хайль!». Позабыты крикливые нацистские съезды в Нюрнберге. Гитлер еще корчит перед объективом веселые гримасы, но причин для хорошего настроения у него с каждым разом все меньше. Миновало время, когда он музыкой и парадами встречал своего итальянского союзника Бенито Муссолини. Теперь мы видим совсем иную картину встречи этих друзей по разбою: освобожденный эсэсовцами из-за решетки Муссолини скромно, словно побитая собака, кла-

с няется на берлинском аэродроме своему освободителю, который на сей раз не собрался даже выставить в честь «дуче» почетный караул…

Шайка гангстеров, сидящих сейчас на скамье подсудимых перед трибуналом народов, вместе со всеми присутствующими в зале смотрела фильм, который так пространно рассказывает об их преступной «карьере». Впрочем, сомневаемся, что от этого улучшилось настроение подсудимых. Кто же из них еще верит сегодня, что он будет иметь физическую возможность видеть на экране конец своей карьеры? Вероятно, никто.

¹⁹⁴⁵

Геринг

Герман Геринг еще и сегодня весит сто десять килограммов. На первый взгляд это не Геринг, а баба, толстая, пятидесятилетняя баба-торговка.

И эта баба, баба с подстриженными волосами, сидит перед вами: ноги ее укутаны в одеяло, а держится она так, словно и впрямь на базаре. От ее внимания не ускользает ни одно слово. Во время перерыва она развешивает уши то влево, то вправо, злыми, заплывшими салом глазами водит по всему залу и с любопытством пристально присматривается к каждому новому лицу. Когда в руках защитника появляется газета, баба вытягивает шею из складок красного платка и бегает глазами по страницам, ища свою фамилию. А когда фамилия находится, улыбка удовлетворенного честолюбия растягивает ее тонкие губы до ушей.

Так непринужденно продолжает вести себя Геринг и во время заседания суда. Он живо, чересчур живо реагирует на все, о чем говорят вокруг: водит головой то сверху вниз, то слева направо. Улыбается — если в сторону трибунала, то льстиво, если в сторону обвинителей, то с провоцирующим сарказмом.

Особенно недоброжелательно относится Геринг к свидетелям обвинения. Сначала смотрит на такого свидетеля взглядом змеи, словно желая его загипнотизировать, а когда это не помогает, торговка начинает жевать проклятья, сжимает руки в кулаки и кладет их перед собой, как две ручные гранаты.

Чрезвычайно раздражают бабу-Геринга свидетели обвинения из прежних ее подчиненных. Тут уже темперамент этой ведьмы не знает удержу. Когда палач Украины и Польши, генерал СС Бах-Целевский, сказал и о Геринге несколько слов правды, тот не выдержал и зашипел по адресу генерала: «Шелудивый пес…»

…Но вот баба вынырнула из шалей и платков и взгромоздилась на свое место за пультом для свидетелей.

Уже первое впечатление от ее слов подтверждает общепринятое мнение о ней: эта баба честолюбива до крайности, до безумия.

Так и слышишь все время: «Моя авиация», «Моя промышленность», «Моя политика», «Такой риск, как гнев Гитлера, только я мог взять на себя», «Только я как пламенный патриот»…

Когда свидетель защиты Мильх, желая спасти Геринга, говорит об его отсутствии на одном из совещаний, тот с возмущением восклицает:

— Не может быть, чтобы таких-то господ фюрер пригласил, а меня нет…

Пьяный от самовлюбленности, Геринг порой сам лезет на рожон. Вот его слова на одном из заседаний, слова, тщательно застенографированные и старательно записанные на пленку, как и все сказанное на процессе.

— Я приказал работать над созданием самолетов, которые могли бы достигать США и возвращаться на свои базы… Я приказал также работать над улучшением типа снарядов «фау-1» против Англии и очень сожалею, что у меня этих «фау» было так мало.

Геринг не лишен также и чувства юмора:

— По примеру США мы с фюрером решили объединить власть премьера и власть президента.

На вопрос обвинителя, остается ли он сторонником теории «народа господ», Геринг с усмешкой отвечает:

— Нет, я никогда ее не признавал. Если кто-нибудь и в самом деле является господином, то ему никогда не следует это подчеркивать…

В своих показаниях Геринг очень охотно рассказывает

о черных делах Гитлера. Когда речь идет о самых тяжких преступлениях, он, как правило, перекладывает ответственность за них на Гитлера (или Гиммлера). При этом Геринг дискредитирует своего фюрера утонченно, по-своему, словно мимоходом, нечаянно, истины ради.

Геринг — правда, отдельными мазками — рисует портрет Адольфа Гитлера: кровавого комедианта-параноика и обыкновенного мазурика с шарлатанским амплуа. Он с злопыхательским скрежетом зубов рассказывает о том, как нахально «фюрер Великогермании» крал украденные им, Герингом, картины. Он, чуть ли не причмокивая от удовольствия, рассказывает нам истории — срывает один за другим лавровые листики, которыми так добросердечно венчали голову Гитлера Геббельс и геббельсята.

В 1943 году, в день разгрома немцев на Кавказе, Гитлер укорял Йодля в том, что тот повел войска через Эльбрус, Йодль вспылил:

— Мой фюрер! Ведь вы сами приказали мне это сделать…