С крыла на крыло

 Большая пауза... сдается, и она звучит. И вот первый такт. Аллегро (на три четверти) - ум... та... ра... та... тата... ум... та. И с ним голос:

 "Нет, не удастся, в том я клянуся, дерзким злодеям..."  Вот силища музыки! Можно поверить, в такой момент человек готов даже на подвиг.

 Мы слушаем, застыли. Благодарение гению. Несколько поколений, внимая этой клятве, трепетали!

 Пластинка кончилась. Я снял иглу. Хватит - так острей.

 - Запомнил, - буркнул Виктор и взглянул из-под ладони, как из теплой ванны.

 - Еще бы, - говорю, - твоя любимая. Ту процарапали насквозь.

 - Шипела змеючкой, а тенор героический - Франческо Таманьо.

 Мы сидим молча. В ушах еще долго серебряный звон. Виктор щурится:

 - Ты и сам-то... Мы квиты... Да, вот что: Кольку Зоткина встретил.

 - Что ты? Жив, значит! Как он? - спрашиваю.

 - На эскалаторе, он - вверх, я - вниз. Орет: "Подожди, я сейчас!" - так, будто вчера расстались. Оказывается, он инструктором и пролетал всю войну - учил на ИЛ-вторых, готовил штурмовиков. Просился на фронт, скандалил - не отпустили. Сразу после войны, в сорок шестом, ушел из армии. Куда-то нанялся на стройку механиком, а по вечерам бегал в строительный институт. Представь - окончил.

 - Молодчина; студент-ветеран; ему было под тридцать. А дальше? - спросил я.

 - Сперва строил Волго-Дон. Потом работал на Куйбышевской ГЭС. Но это еще не все, - Виктор сощурился в улыбке, - в колхозе был три года - председателем.

 - Николай? Председателем колхоза? Да ведь он москвич и в сельском хозяйстве, по-моему...

 - И я ему это заметил: "Ты ведь не бельмеса", - а он в ответ: "Поднатаскали немного на курсах. Да не это главное". - "Что ж, по-твоему?" - "Главное - быть смелым и честным. Любить людей - вот это главное", - говорит он.

 - Как же это, направили, что ли?

 - Был на стройке парторгом. В том году набирали "тридцатитысячников"; ну, понятно, и он призывал поехать своих. А ему один возьми и скажи: "Я бы поехал, если ты пример покажешь".

 - Представляю, как его заело, - заметил я.

 - Вмиг вспыхнул - прямо на собрании говорит: "Идет!"

 - И куда же он угодил?

 - В глушь, километров восемьдесят от железной дороги, в Белевский район. Ни кола ни двора - несколько полуразвалившихся хибар, многие в землянках; там и бои были и немцы... Тридцать копеек на трудодень. Страшный разор и нищета.

 - Понятно... С чего пришлось начать?

 - С пилорамы. Николай ее достал еще здесь, в Москве. Лесу там сколько угодно - начали строиться. Всем дома построили. Пилорама - это вещь! А то было так, рассказывал: "Старуха померла - похоронить не в чем, пришлось потолок разобрать, чтоб гроб сколотить".

 - А в поле как было?

 - Поначалу ему повезло - приехал, когда посев был закончен. Подошла уборка - на беду дожди, зерно сушить негде. Решил первый сбор раздать колхозникам, чтобы на печах сушили, иначе все к черту сгорит - горькое и скотина жрать не станет. Роздал по ведомости с возвратом. Рассудил по делу. Бывалые люди говорили: "Ой, полетит твоя голова с плеч! Не ты первый, не ты и последний: сгорит зерно - так сгорит, не ты в ответе!"

 Но Колька, ты его знаешь, не из робких: накормил людей, дал им по три килограмма на трудодень и поставки выполнил... "Выговорешник", как говорится, для порядка схлопотал.

 Через три года деревню построили, спать стали на простынях, электричество зажгли, провели радио - жизнь нельзя узнать. Стал Николай собираться уезжать - не отпускают. Пять часов шло собрание, еле уговорил. В Москве поработал немного на строительстве, и послали в Египет, на Асуан. Еще три года. Только недавно вернулся. Говорит: "До сих пор египтяне не могут понять, чем их предки в скалах высекали храмы". Очень интересно... Надо бы с Николаем повидаться. Ты как?

 - Я за, как любил говорить один человек. Давай на воскресенье. Как Николай выглядит?

 - Преотлично!

 "Он всегда был хорош, Колька", - подумал я и тут вспомнил его противоположность - Глеба Путилина.

 - А Глеб, бедняга, погиб, - говорю.

 - Знаю, - пробурчал Виктор, - и надо же, после Победы, на пути с войны, при крушении эшелона.

 Я представил Глеба Путилина... Глеб был обаятелен и некрасив. Природа словно специально наделила Глеба комической внешностью и дала ему талант актера-комика. Даже когда Глеб хотел быть серьезным, это у него не получалось: слишком вокруг все улыбалось. Но это был комик с трогательной грустью.

 Он любил летать и хорошо учил летать. Не единственный случай, когда авиация похищала у муз нужного человека.

 - Да? - я не расслышал, что сказал Виктор.

 - Тоже, говорю, на ИЛе воевал Глеб, - повторил Виктор.

 - Многие на ИЛе - выносливый был самолет-солдат, - сказал я. - В сорок третьем у нашего парня на ИЛе с крыла обшивку сорвало... метра два-три в квадрате. Он как "Очарованный странник" Лескова, все погибал, погибал, да никак не мог погибнуть. Так и пришел к себе домой. Живучи были эти ИЛы. Самому как-то пришлось садиться с половинкой элерона... На фронтах, говорят, привозили по двести пробоин...

 - Я тоже видел пробоину в крыле, - улыбнулся Виктор, - под Лоевом. В том же сорок третьем, осенью. Правда, не на ИЛе - на ЛА-пятом...