С крыла на крыло

 Планер оторвался - и хорошо, что мы оглянулись. Это заставило нас быстро нагнуться. Планер, чуть взлетев, помчался так низко над пашней, что мы еле успели выскочить из-под крыла... Планер мчался параллельно склону и вдруг, не сделав ни малейшей попытки подняться выше, врезался в рыхлую землю носом, утопая в черноземной пыли...

 Что-то мелькнуло впереди кабины. С высоко задранным хвостом планер замер на месте.

 В бешенстве за обманутое доверие и еще больше за разбитый планер мы бросились вниз. Когда подбежали к планеру, профессор уже поднялся и отряхивал с себя комья земли. Успокаивающе подняв руку, он произнес:

 - Не беспокойтесь, я невредим!

 Если секундами раньше мы готовы были его разорвать на части, то теперь мы были обезоружены.

 С тяжелым сердцем определили степень повреждения кабины. К счастью, поломка была "ремонтоспособной".

 Надо сказать, что подобные происшествия в школе случались нередко и наша неудача, вторая после Г-2, тоже никого не удивила.

 Через три дня планер снова годился к полетам.

 Особенно часты были поломки в группе инструктора Кати Гринауэр.

 В ее группу начальник школы направлял всех, кого другие инструкторы собирались отчислить из школы по неспособности или за неуспеваемость. Катя Гринауэр была очень спокойным, терпеливым инструктором, а ее группа - самая отстающая. Пожалуй, дня не обходилось без поломки. Летали они с самой пологой возвышенности у подножья северного склона. У каждой группы была своя стартовая площадка. По мере овладения новыми высотами в искусстве полета группа меняла старт, поднимаясь выше на гору в буквальном смысле. Если посмотреть с высоты Узун-Сырта в долину, то можно было увидеть расположившиеся на разной высоте горы отдельные группировки планеристов со своими планерами.

 Гринауэровцы чаще других допускали в полетах волнующие зрителя пируэты. За это их называли "циркачами".

 Я не помню большинства курсантов этой злополучной группы, но один из них ярко запомнился - это Коля Макаров. Худой, выше среднего роста блондин с постоянно лупившимся красным носом и растрескивавшимися губами. Часто лицо его озарялось скромной и необыкновенно обаятельной улыбкой.

 Свершилось чудо - Коля Макаров из безнадежных вдруг стал делать заметные успехи. Позже он блестяще освоил парение и стал одним из лучших пилотажников тридцатых годов.

 В чем причина такой метаморфозы?

 Думаю, прежде всего во вдумчивом инструкторе (Катя в конце концов научила летать почти всю группу).

 В середине тридцатых годов мне пришлось работать вместе с Николаем Макаровым в Высшей летно-планерной школе, и я неоднократно убеждался, какой это был великолепный мастер и инструктор высшего пилотажа. Его личное обаяние, любовь к музыке и поэзии выделяли его лучшим образом. Он был любимцем своих учеников.

 В годы Великой Отечественной войны Макаров стал истребителем-асом, сбившим много фашистов... Но однажды его самолет не вернулся из воздушного боя. Герой Советского Союза Николай Макаров погиб, оставив о себе в сердцах авиаторов благодарную память.

 Наступила глубокая осень, стало холодно и сыро. Низкие облака ползли прямо по горе, и школу часто закрывало туманом. Все курсанты, получив звание инструкторов, разъезжались по домам.

 Пришла пора и нам трогаться в путь.

 Гроза

 Пожелтевшая газета. Это "Комсомольская правда" от 23 мая 1934 года. На первой полосе огромными буквами заголовки: "Поезд отважных", "На планерах из Москвы в Коктебель". А дальше - обширные материалы в приподнятом газетном стиле. Странно звучит теперь на фоне современных достижений авиации и космонавтики "сто пятьдесят километров в час".

 Может быть, так же нам представлялся в то время первый перелет Блерио через Ла-Манш.

 Газета мне дорога. В ней комсомольская романтика, не прошедшая мимо нас. Текст репортажа я забыл; читаю, как впервые, и удивляюсь:

 "Караван уходит в перелет.

 Погожее, полное предрассветной прохлады, раннее утро. "Форд" захлебывается скоростью, встречным ветром и не летит, а скачет по ровной гудронной глади шоссе. Крутой поворот, и еще один вираж, и, нырнув под мост окружной железной дороги, автомобиль выносит нас на зеленое поле аэродрома.

 Старт. Все готово к полету.

 Пять человек, одетых в кожу, зашнурованы в ремни парашютов. Встречают радостной улыбкой, крепко жмут руки. Подготовка к перелету, драки за его осуществление связали газету и экипаж "поезда" узами крепкой, настоящей дружбы.

 4 часа 15 минут. Стартер взмахивает флажком.

 Зрители застывают. Уже не рокочет, а гудит и поет мотор. Самолет трогается с места..."  И так далее. С большими подробностями описывается вылет из Москвы нашего трехпланерного "воздушного поезда" в прицепе за одним самолетом. Заканчивается корреспонденция так: "Машины тонут в дымке горизонта. Но глаза все еще шарят по небосклону, и хочется еще раз крикнуть вслед улетевшим: "Счастливого пути, товарищи!"

 И он был в основном счастливым. Правда, крепко досталось нам у Запорожья.

 Пролетев немного за Харьков, мы встретили грозу и стали ее обходить.