С Лазурного Берега на Колыму. Русские художники-неоакадемики дома и в эмиграции

Усадьба Ла Фезандри, вопреки предположениям венгерского мемуариста, вовсе не принадлежала Вожелю. Во время Великой Революции королевский охотничий дом был национализирован Французской республикой, которая блюдя законы Равенства, стала сдавать эту роскошную дачу «более равным» гражданам, каждый раз на 15 лет. К тому времени, когда коминтерновец Вожель (всего-навсего издатель — не Бог весть какая персона) снял эту не дешевую усадьбу, граф Игнатьев уже вовсю развернул свою полезную разведдеятельность в окрестностях Сен-Жермен-ан-Лэ. Его собственная грустная участь вынудила его к суетливой деятельности, извивы которой при внимательном чтении различимы даже в двусмысленном (антифранцузском и пронемецком) довоенном графском бестселлере «50 лет в строю». Случилось так, что к моменту падения Романовых в России на банковском счете русского военного атташе в Париже скопились астрономические суммы русских денег. Военный атташе граф Алексей Игнатьев вел дела по снабжению русских экспедиционных корпусов во Франции, по закупке боеприпасов. На многих страницах своей малоправдивой автобиографии (ее шутливо называли в Москве «50 лет в струю») граф рассказывает, как он после падения русского трона не отдавал деньги ни высочайшим представителям демократического Временного правительства России (граф был, вероятно, «слуга царю», как ему и было положено), ни русским эмигрантским организациям, пытавшимся облегчить участь русских беженцев, инвалидов войны, сирот… Граф берег неизвестно чьи миллионы, к тому же и личные графские расходы были (судя записям наблюдательных агентов французской полиции) отнюдь не скромными: великолепное парижское «гнездышко» на дорогом острове Сен-Луи, любимая жена-балерина и т. д. (труженики французской полиции все заметили, в том числе и «пронемецкие симпатии» графа). Легко представить себе, как после Великого Октября вольно гулявшие по Парижу люди Дзержинского явились под вечер в роскошное «гнездышко» графа и пообещали размазать его по стене вместе с его дрыгоножкой, если он срочно не объявит, что все русские деньги до копеечки он передает большевикам. И граф знал, что эти люди не шутили и что никто его спасать не будет. «Вы знаете, что мы делаем с теми, кто встает на пути наших денег?» — спросили люди Красина у брата замоченного в тюрьме молодого фабриканта Шмидта. Брат знал, как и помнил, что случилось в Каннах с их дядей Саввой Морозовым, так что он сразу отказался от своей доли наследства в пользу незнакомого ему Ленина. Так же разумно (хотя и не слишком смело) поступил служака Алексей Игнатьев. Он объявил, что все деньги отдает большевикам, так как они «законные» и «великие» наследники царя и отечества. Позднее он объяснил в каком-то захудалом французском журнальчике «Эксельсиор», что вообще-то он всегда любил не царя, отечество или даже свободу, а любил большевистскую демократию, что «Советы» (уже, кстати, к тому времени задавленные большевиками) и есть высшая форма демократии: есть даже такое русское слово «советоваться» («Кто там с кем советуется?» — записал в своем дневнике умница Бунин и тут же спрятал эту фигу в кармане)…