С любимыми не расставайтесь!

А сестры, говоря о прекрасной будущей жизни, смотрят со сцены на нас, какие мы теперь, будущие? И Федотик фотографирует нас, будущих. И все под маршик маршируют в будущее. За красными флажками, в загоне. А предваряя дуэль, Соленый направляет на Тузенбаха палец:

– Бац!

И Тузенбах корчится в предсмертной конвульсии.

В журнале «Театр» критик проиронизировал: «Репетируют смерть».

А на фронте случалось подумать: «Если случится, – то как – сразу или с мучением?»

Да, забыл. Происходит это все как бы в казарме – койки под байковыми одеялами, умывальники-гвоздики… Полк на постое в городке.

Казарма вспомнилась – довоенная, нескончаемая, бессрочная.

Вдруг постарел. Это случилось позавчера. Но я даже сразу и не заметил. А сегодня вижу – да.

Неловко в таком виде быть среди людей. Если можно, не приходите без предупреждения. Чтобы я успел сделать вид человека, который еще. И хорошо бы больше не работать. Пришлось бы работать, делая вид. Давно, по правде сказать, это началось уже. В войну еще.

Умер Яша, святой человек. Легко умер, ночью. Моложе меня.

Умер Камил Икрамов. Но – сделав главное в своей жизни, опубликовав повесть об отце, секретаре ЦК Узбекистана, погибшем в лагерях. (Да он и сам, Камил, сначала сидел на коленях у Сталина, потом – тоже в лагерях.)

Умер любимый народом, блистательный, закомплексованный Андрюша Миронов.

Умер Даль.

Умер Высоцкий!

Сколько их уже, прекрасных, моложе меня…

«Что это у тебя пьесы какие-то сиротские?» Смотрю – правда, эти – из детдома, та – тоже, у тех неладно с родителями[4]. Отсюда у многих потянулась на всю жизнь неуверенность в себе и какая-то прорывающаяся неврастения.

Непонимание ничего про это, почти у всех тогда мальчишек. В госпитале медсестра спрашивала: «Так сладкого и не знал?» Многих могли так спросить. А после войны жизнь, как теперь говорят, «за чертой бедности», без прописки, в получердаках и полуподвалах и борьба с космополитизмом… Вот откуда и стыды за все, что сделано наспех, от усталости, каждый поступок – в ту секунду, когда еще и не подумалось: не надо, зачем! И каждое утро теперь – воспоминания об этих стыдах, кругами, от одного к другому.

– Алеша, ты видел, какой я вчера был?

Младший мой, с запинкой:

– Да…

– Ты никогда не будешь такой?

– Не знаю.

– Почему?

– Позовут в компанию, неудобно отказаться…

Бросаю. С завтрашнего дня. С сегодняшнего. На всем сказывается. Торможение какое-то.

Маленькие мысли, оставьте меня!.. Да что это такое, сгиньте, брысь! Я и не думаю о вас! Я думаю о той женщине, что переходит дорогу. Как хорошо, что такие переходят дорогу!.. Что, опять? Да я с ума сошел! Да я и не думаю об этом! Я думаю о море весной, о грохочущем, светло-зеленом… Сгиньте, брысь!

Каждый человек соответствует городу, населению определенного размера. Во время войны, когда мы занимали небольшой городок – Тирасполь, Андреаполь (какое греческое название!), Великие Луки, – перед нами открывалась мощенная белым булыжником мостовая и заборы, над которыми нависала сирень, и окна белых одноэтажных и двухэтажных домиков, за которыми скрывались девушки в белом, которые, наверно, умеют играть на пианино и читают Хемингуэя…

Она все время искала просто хорошего человека, с которым можно поделиться мыслями или провести время. Но все так привыкли казаться хорошими людьми и принимать за это плату, что она платила и платила…

Англия, Америка, Франция, Канада, ФРГ, Япония, помогите нам!

Провожанья, прощанья, прощенья,
сборы, споры в квартирах пустых.
Кому в путь, кому – снова под дых,
а кому ожидание виз,
не имеют еще разрешенья…
– Вы когда?
– Мы в четверг.
– Нам отказ.
Срок истек. Подадим еще раз. —
Чей-то родственник щелкал и щелкал
объектива внимательной щелкой.
Фото тем, кто уже собрались,
у кого ожидание виз…
Кто друзья? Кто сестра? Кто стукач?
Эта плачет. Плачь, милая, плачь.
А оттуда неясные вести.
Эти едут, те ждут, те на месте…
Сын мой был в долгосрочном отказе, я знал.
Но тогда кто кого – я его провожал.

Как вдруг.

Я увидел молодую женщину. Она не плакала. Она была красива, красива, красива!

Я спросил ее:

– Вы уезжаете?

Эта женщина не уезжала. Я не знаю, кого провожала. И я крикнул человеку с фотоаппаратом:

– Сфотографируйте эту женщину! И увеличьте ее портрет! И повесьте на стену дома! С надписью! «Эта женщина не уезжает!»

А недавно я узнал, что она живет в Париже.