С любовью, верой и отвагой

   — Разве Пушкин — первый встречный? Тем более он сказал мне, что ваши записки можно издать, он бы взялся за это.

   — Ты и о записках ему проболтался?!

   — Но почему было и не сказать, сестрица? Произведения ваши кажутся мне весьма увлекательными. Авось и публике они понравятся...

Совсем рассердившись, Надежда отодвинула тарелку и встала из-за стола. Такой невероятной выходки от любимого брата она никак не ожидала. Уж он-то знал, что она до сих пор очень серьёзно относится к своему договору с Александром Благословенным, хотя венценосный покровитель умер и помнить о тех клятвах и обещаниях вроде бы и необязательно. Чем привлёк к себе, чем соблазнил её брата знаменитый сочинитель стихов, поэм и повестей, если Василий, забыв обо всём на свете, поведал ему их семейные тайны?..

   — Вот что, друг мой, — она прошлась по комнате, засунув руки в карманы панталон, — я очень недовольна твоим поступком. Я не желаю издавать свои произведения. Их достоинства, на мой взгляд, ничтожны. Они были написаны для успокоения души, а вовсе не для всеобщего обозрения. Ещё хуже, что ты назвал Пушкину моё настоящее имя...

   — Помилуйте, сестрица! Ну чем я виноват? — перебил её Василий. — Поэт наш ручался мне за успех сего дела и уверял, что вы таким образом заработаете кучу денег...

2. СЛИШКОМ ДОЛГИЕ ПРОВОДЫ

Какими странными свойствами наделила

меня природа! Всё, что только налагает

законы моей воле, предписывает границы

моей свободе, как бы ни было прекрасно

само по себе, теряет в глазах моих всю

привлекательность...

Н. Дурова. Год жизни в Петербурге,

или Невыгоды третьего посещения

Сарапульский городничий Василий Дуров просрочил отпуск больше чем на две недели. За время его отсутствия в городе побывал губернатор. Он нашёл много упущений по полицейской части и вызвал для отчёта уездного судью Шмакова. Добрейший Кузьма Иванович испугался, толком ответить ничего не смог и всё свалил на Василия. Вернувшись домой, Дуров тотчас рапортом сообщил в Вятку, что приступил к исполнению своих обязанностей. К этой бумаге он присовокупил, как и в прошлый раз, медицинское свидетельство о болезни, подписанное городским лекарем Вишневским. Доктор, взяв грех на душу, определил у Василия простуду, слабость корпуса и всех членов.

Сделал это Вишневский по доброй воле. Он давно стал другом дома Дуровых. Привечать его начал ещё старик Дуров, рассчитывая так отвлечь Надежду от её воинственных занятий. Теперь врач лечил вдову Евгению Степановну от ревматизма и среднюю дочь Клеопатру от мигрени. С Василием Дуровым по субботам он играл в карты, ас отставным штабс-ротмистром Александровым иногда ездил на прогулки в лес, заведя собственную верховую лошадь.

Лекарь Вишневский так и не женился. Вернувшись зимой 1821 года из Петербурга на постоянное жительство в Сарапул, Надежда нашла его прежним: обходительным кавалером, весёлым собеседником, лучшим в округе врачевателем. Вызванный к ней по поводу обострения болей в контуженой ноге, он вёл себя сдержанно, но сразу дал понять, что готов повторить своё предложение руки и сердца. Надежда обещала подумать.

По весне, когда установилась хорошая погода, они вместе собрались на первую верховую прогулку в лес и уехали вёрст на десять вверх по Каме, любуясь её разливом. В роще, шумевшей над рекой, привязали лошадей, расстелили коврик, достали домашнюю снедь. Звонко пела вода. В кронах деревьев рассыпал трели соловей. Небо было огромным, прозрачным, ясным.

Вишневский начал свою любовную атаку как бы шутя, но с ловкостью опытного ловеласа. Надежда сперва поддалась на его хитрости, её занимала эта игра. Но лишь до определённого предела. А потом она оттолкнула его, вскочила на ноги и бросилась прочь. Та сцена из холодной, неуютной зимы 1813-го, когда он, пользуясь своим удивительным искусством, околдовал её и чуть не овладел ею, встала у неё перед глазами. Она будто бы вновь ощутила всей кожей жар сокровенных его прикосновений. Гнев, смешанный с ужасом, поднялся в душе как буря, и она ничего не могла с собой поделать.

Он догнал её у поляны, схватил за руку. Надежда, задыхаясь от бега, прислонилась к стволу раскидистой берёзы.

   — Так что же, Надежда Андреевна, более — никогда? — спросил лекарь, пристально глядя ей в глаза.

   — Я боюсь вас. — Она отвернулась от него.

   — Неправда, — сказал Вишневский, наклонился к ней и снова медленно поцеловал её в губы. — Разве вы — девочка, чтобы бояться мужчин?

   — Просто я не выношу этого...

   — Чего, ангел мой?

   — Чужую волю над собой. Ограничение моей свободы. Поверьте, она мне дорого досталась. Я заплатила немыслимо высокую цену.

   — И в этом — все ваши страхи?

   — Наверное, да.

   — Вы — прелесть. Я обожаю вас. Я отпускаю вас на волю, о которой вы мечтали всю жизнь. Идите! — Он отстранился от неё.