С любовью, верой и отвагой

Конечно, Надежда виделась с Пушкиным, но мельком, в домах их общих знакомых. При последней встрече в декабре на литературном обеде, устроенном графиней Ростопчиной, он сидел напротив неё, и они перебросились двумя десятками фраз. Поэт как-то осунулся, был слишком возбуждён и неестественно весел. Надежде запомнились его нервно подрагивающие губы. Однако, узнав, что она пишет новую повесть под названием «Павильон», Пушкин подвёл её к молодому человеку весьма приятной наружности:

   — Знакомьтесь, это — Андрей Александрович Краевский, мой надёжный сотрудник по «Современнику». Намеревается открыть собственный журнал. Почему бы вам не отдать ему вашу новую вещь?..

О том, что Пушкин стрелялся на дуэли с офицером Кавалергардского полка и ранен, Надежда узнала 28 января 1837 года, когда посетила свою хорошую знакомую, обитавшую на Моховой. В её гостиной собрались разные люди, но говорили об одном — о причинах, приведших к этому поединку. Как ни странно, никто из них не знал, какова рана Пушкина и что говорят о ней врачи. Надежда уехала к себе на Пески, решив завтра с утра отправиться на квартиру Пушкина, которая находилась теперь на Мойке, в доме княгини Волконской у Певческого моста.

Надежда хотела только справиться, быть может даже у прислуги, как чувствует себя поэт, но подойти к крыльцу ей не удалось. Там стоял солдатский караул из лейб-гвардии Преображенского полка, а вся улица была запружена народом. В толпе она увидела и крестьянские тулупы, и фризовые чиновничьи шинели, и цивильные рединготы. Незнатная, небогатая Россия, тревожась о своём великом поэте, явилась сюда. Дворник с лопатой для уборки снега пытался вытеснить людей хотя бы из-под арки и бранился:

   — Сдай назад! Эвон откель понаехали... Фельдмаршала хоронили, а такого не было!

Изредка у дома останавливались экипажи, и какие-то важные дамы и господа поднимались на крыльцо. Народ же стоял недвижно, ожидая известий. У дверей Надежда наконец разглядела знакомого — писателя князя Одоевского — и протиснулась к нему. Он только что передал с полицейским чином записку, адресованную Карамзину, Плетнёву и Далю, находившимся сейчас возле Пушкина.

   — Что говорят, Владимир Фёдорович? — Надежда тронула его за рукав.

   — Плохо дело. Он умирает...

На другой день она снова приехала сюда. Погода была пасмурной, с оттепелью. У ворот дома появились полицейские — два квартальных в треуголках и с толстыми физиономиями. Многотысячная толпа стояла на улице против окон квартиры, завешенных шторами. Парадные двери закрыли. Всех, кто хотел проститься с умершим, пускали через какой-то подвальный ход и чёрную лестницу, где на узкой двери углём было написано: «Пушкин».

Войдя, Надежда очутилась в небольшой комнате, окрашенной жёлтой краской, с двумя окнами во двор. Гроб стоял посредине на катафалке. Пушкин был одет в чёрный фрак, на руки натянуты жёлтые перчатки из толстой замши. Его лицо казалось необыкновенно спокойным и очень серьёзным. Курчавые тёмные волосы разметались по атласной подушке, а густые бакенбарды окаймляли впалые щёки до подбородка, выступая из-под высоко завязанного галстука.

В комнате горело несколько десятков церковных свечей, и воздух был тяжёлым, восковым. Дьячок, стоя в ногах поэта, читал Псалтырь. Люди входили, благоговейно крестились и целовали руку покойного. Надежда тоже прикоснулась губами к его жёлтой перчатке и дольше других задержалась у гроба, желая запечатлеть лицо поэта в памяти своей навсегда.

   — Прощайте, дорогой Александр Сергеевич! — Слёзы закипели у неё на глазах. — Прощайте навек!

На отпевание в церковь она уже не поехала, да и говорили, что место его тайком было изменено: вместо Исаакиевского собора в Адмиралтействе, обозначенного в приглашении, — придворная церковь Спаса на Конюшенной.

Надежда покупала все петербургские газеты 31 января, 1, 2, 3 февраля, но столичная печать точно в рот воды набрала. Лишь в «Северной пчеле» появилось несколько строк и в «Литературных прибавлениях к «Русскому инвалиду». Однако ни слова не говорилось там о причине смерти Пушкина, о трогательном прощании с ним народа, о хладнокровном убийце — негодяе, приехавшем в Россию делать карьеру и посягнувшем на святыню её.

Поражённая в самое сердце этим внезапным и ужасным событием, она несколько дней не находила себе места. Потом отложила в сторону «Павильон», готовый наполовину, и начала писать совсем другую повесть — «Год жизни в Петербурге, или Невыгоды третьего посещения». Её смятенная душа просила освобождения от гнёта воспоминаний, но работа шла тяжело, слова не подчинялись ей, верх над ними брали чувства, и на бумагу вместо чёрных строчек попадали слёзы.

Не очень заботясь о точности дат и очерёдности фактов, имевших место в жизни, Надежда старалась написать своего Пушкина таким, каким он виделся ей теперь, вознесённый над обыденной суетой своей трагической гибелью, и часто опускала детали их знакомства, ныне, как ей думалось, не имеющие значения.