Ерлич, выходец из немецкого дворянства, крестьян не имеющий, тоже начал службу с нижних чинов, подпрапорщиком в Астраханском гренадерском полку, но на полтора года позже, чем Надежда, — в октябре 1808-го. Затем, в 1811-м, был пожалован в первый офицерский чин, воевал с турками в Молдавии, с французами — в России, Германии, Франции и в 1819 году вышел в отставку майором, с мундиром и пенсионом годового жалованья двести пять рублей семьдесят одна копейка[122].
Бывало, покуривая трубки, они разговаривали о своём боевом прошлом в долгие зимние вечера, когда Надежда проводила время в кругу его семьи. Но отставному майору казалось, что она не любит предаваться таким воспоминаниям. Глаза Надежды Андреевны становились невыразимо печальными. Она словно никак не могла примириться с безвозвратной утратой своей военной молодости. Гораздо охотнее она играла с детьми Ерлича: одиннадцатилетним Адольфом, десятилетним Эдуардом и своей любимицей голубоглазой Луизой, которой было шесть лет. Им она рассказывала забавные истории про собак и лошадей, где животные действовали наподобие разумных существ и разрушали козни злых и недалёких своих хозяев.
— Значит, с Аделаидой расстаётесь, Александр Андреевич? — спросил городничий, усаживаясь в кабинете напротив Надежды.
— Приходится. — Она вздохнула.
— Нашёлся покупатель?
— В том-то и дело, что нет. Но я хочу отдать её в хорошие руки.
— Тогда подождите. Мой племянник выходит этой осенью из юнкеров Дворянского эскадрона в офицеры. Думаю, он купит.
— Да, — она кивнула головой. — Аделаида — офицерская лошадь...
— Как ваша нога? Будете ли вы в воскресенье на детском балу у Шишкиных?
Надежда оживилась, по лицу её скользнула улыбка:
— Буду! Иначе — с кем танцевать Оленьке Груздевой...
Детские праздники у Шишкиных устраивать умели. Иван Васильевич не жалел на это денег. Приглашался оркестр резервного батальона, стоявшего в Елабуге, коробками закупались всевозможные сладости. Большой зал на втором этаже шишкинского дома освобождали от мебели, с особой тщательностью натирали там великолепный дубовый паркет. Шишкины-младшие готовили какую-нибудь художественную программу: чтение стихов, «живые картины», песни или игру на фортепиано. Гостей собиралось человек тридцать — сорок: в основном дети купцов и городских чиновников, их сопровождали родственники и родственницы.
Оленька Груздева, прелестная девочка тринадцати лет, внучатая племянница хозяина дома, больше всего любила танцевать. Она терпеливо переждала чтение басни Крылова «Стрекоза и муравей», хоровое исполнение народной песни «Во саду ли, в огороде», сцену из пьесы «Ревизор». Наконец в зал вошли семь военных музыкантов, расселись, стали пробовать свои инструменты.
Зазвучал «Полонез» Огинского, и Оленька, подав руку господину Александрову, одетому в чёрный, хорошо сшитый, но несколько старомодный фрак, первой парой открыла детский бал. Чисто и пронзительно вела свою мелодию скрипка, ей подпевали флейты и фагот. Пары скользили по паркету, и Оленька в восхищении смотрела на своего стройного партнёра. Никто в Елабуге, по её мнению, не умел так красиво танцевать этот старинный польский танец: с гордо поднятой головой, с безупречно прямой спиной, с изящными поклонами и чётким, правильным шагом...
Надежда Андреевна Дурова умерла в Елабуге 21 марта 1866 года, на восемьдесят третьем году жизни. Она завещала похоронить себя под именем Александрова, но протоиерей Никольской церкви не решился на это и на отпевании возгласил о кончине отставного штабс-ротмистра рабы Божией Надежды. В последний путь, согласно уставу, её провожал взвод резервного батальона, офицер в чине поручика нёс на подушечке знак отличия Военного ордена, а над могилой на Троицком кладбище был произведён троекратный салют из ружей.
СЛОВАРЬ УСТАРЕВШИХ СЛОВ И ТЕРМИНОВ