С миру по нитке

Дело в том, что в 164-ой школе, откуда меня исключили с волчьим билетом (т.е. без права поступления в какую-либо школу в течении года), я изучал английский язык, а в 160-ой школе, куда меня все же приняли, я должен был изучать немецкий, но не изучал. А не изучал я его по той причине, что учительница немецкого языка, Кира Петровна Воинова (ученики поговаривали, что на самом деле она Кригер, немка) была моей соседкой по дому и, будучи верной кавказским традициям добрых соседских отношений, она меня ни разу не вызывала к доске, не требовала выполнения домашних заданий и аккуратно ставила в журнал мне тройки. Меня это вполне устраивало и я поражал своих товарищей по классу тем, что только на немецком языке я сидел все 45 минут тише травы ниже воды и ни в каких играх и нарушениях дисциплины не участвовал. Это тоже была с моей стороны дань добрососедским отношениям. И когда наш школьный хулиган Петросян, ушедший недавно в вечернюю школу, кинул во время ее урока в класс с улицы листовки с рисунками совокупляющихся людей – над женщиной была надпись «Кирушка» – такая у нее была в школе кличка, а над мужчиной –«Музыканстский», наш учитель по физкультуре, и никто из учеников не решался показать ей эти листовки (боялись возмездия Петросяна, да и преподавателю такую гадость неловко было отдавать в руки), она вдруг обратилась ко мне и попросила собрать разбросанные в классе листовки и дать ей. И я вынужден был безропотно это сделать, чем вызвал полное непонимание класса.

Кстати, через много лет, уже учась в Москве, я вдруг на Центральном Телеграфе встретил Петросяна. Мы радостно обнялись, он выглядел очень респектабельно и выяснилось, что он закончил академию МВД и сейчас работает следователем.

– Хорошо, что я ушел в вечерку, – сказал он. – Нормальную школу я бы не закончил...

– Слушай, а чего ты бросил тогда в класс эти листовки, зачем? – спросил я.

– Мне Кирушка очень нравилась! Можно сказать, влюблен был в нее... Но дурной был, теперь понимаю...

Не могу сказать, что с семьей Киры Петровны наша семья была близка, но все же жизнь в общем кавказском дворе, притом наши квартиры были не в разных частях двора, а в одном, как говорят, куске пирога (мы жили на втором этаже, а учительница рядом на первом), была достаточным основанием для получения мною троек без всяких там вызовов к доске и проверок домашних заданий.

Правда, муж Киры Петровны, бывший военный, как-то раз, возмущенный тем, что я с утра до вечера крутил на проигрывателе модную тогда песню «Глупый Иванушка» в исполнении оркестра Карела Влаха (эту джазовую мелодию, известную теперь как позывные диснеевских мультиков, хор начинал с имитации смеха – «ха-ха-ха-ха-ха!

хи-хи-хи-хи-хи!»), поднялся к нам и сказал моим родителям:

– Советую вам показать Толика психиатру. Что за музыку он слушает: Хи-хи-хи! Ха-ха-ха! Это ненормально...

Тем не менее по окончании щколы у меня в аттестате стояла твердая тройка по немецкому языку.

А при поступлении в институт выяснилось, что я должен сдавать экзамен по немецкому языку. Что делать? Я абсолютно ничего не знал по немецки, кроме «Хенде хох!» и «Гитлер капут!». Кира Петровна летом уезжала с семьей на отдых в Кисловодск и потому частным образом подзаняться со мной не могла, но порекомендовала меня своей знакомой, настоящей немке, приехавшей в Баку из Калиниграда. Три раза в неделю я ходил к немке на занятия и в конце второго месяца мы уже разговаривали с ней только на немецком. К экзамену я вроде был готов.

И вот я беру билет, получаю текст для перевода и начинаю переводить текст. Название «Panther» я перевожу почему-то как «Рантье» и дальше идет сплошная мистика, вроде : «шерсть на рантье встала дыбом, он зарычал, пригнулся для прыжка, из пасти стекала слюна...» и т.д. Когда я стал читать перевод экзаменатору (а я попал к преподавателю института Арутюнян), она вначале рассеяно слушала меня, а потом вдруг насторожилась:

– Кто, простите, впился когтями в дерево?

– Рантье, – сказал я.

– Откуда он взялся?

– А вот сразу в названии, – показал я на «Panther». – Рантье...

– Прочтите внимательно.

Я прочитал внимательно:

– Рантье...

– Где вы видите букву «R» ? – спросила Арутюнян.

– Вот она, – показал я на букву «P».

– На русском она ЭР, а на немецком?! – внимательно смотрела на меня Арутюнян.

И тут я вышел из сомнамбулического состояния и ясно увидел букву «Р».

– Пантера, – сказал я упавшим голосом, понимая, что провалил экзамен.

– Странно, что вас не насторожил перевод, – сказала Арутюнян. – Как может рантье рычать, бить хвостом о землю?

– Ну, я думал, это аллегория – зверинное лицо капитализма, – честно объяснил я.

Арутюнян посмотрела на меня, усмехнулась и поставила мне пятерку.

Я часто вспоминаю этот экзамен – ведь даже если б мне поставили четверку – я бы не попал в интситут, не набрал необходимый бал. А пятерка по немецкому меня спасла. Спасибо Арутюнян!