С миру по нитке

Ну, вернусь к площади Свободы и Бакинским комиссарам. Между бассейном с фонтаном и симметричными памятниками росли ровно подстриженные кусты лавра, из которых торчали бюсты всех 26-ти комиссаров. На площади по краям были скамейки и по вечерам это было место, где сидели влюбленные парочки. Надо сказать, что в целом этот ансамбль мне нравился – строгий, лаконичный, в чем-то торжественный, он явно был в духе конструктивизма, модного тогда стиля, в котром построены очень многие здания в Баку (Госбанк, Дом Печати) и даже целые районы -Арменикенд, например.

Перемены на площади Свободы начались с того, что сменили ее название -площадь стала называться Площадью им. 26-ти Бакинских комиссаров. И вскоре после этого демонтировали и увезли земной шар вместе с рабочим. (Спустя годы я обнаружил его во дворе какого-то нефтеперегонного завода в Черном Городе. Хорошо еще, что не переплавили, сохранили.) Одновременно, нарушив симметрию, убрали один из барельефов. Еще через несколько лет выкорчевали бюсты коммисаров из лавровых кустов, убрали из сквера скамейки, а взамен установили бетонный шатер, под ним фигуру нефтяника, склонившегося перед вечным огнем. Стиль был нарушен, новый памятник выглядел эклектично (к тому же, возвращаясь с вечеринок под утро, многие из нас были свидетелями того, как ночные сторожа варят на вечном огне чай или картошку в мундире) и, чтобы придать площади окончательно новый стиль, заказали московскому скульптору Меркулову композицию «26 бакинских комиссаров».

Когда эта скульптура появилась на площади, она вызвала среди бакинцев неожиданную (для скульптора и тех, кто заказал ему этот памятник) реакцию. Дело в том, что Степан Шаумян, поставленный скульптором в центр композиции и окруженный остальными комиссарами, был абсолютно голый и его мужские достоинства были изображены очень натуралистично, тогда как у остальных комиссаров, тоже стоявших голыми рядом с ним – Алеши Джапаридзе, Вани Фиолетова, Мешади Азизбекова и др. эти достоинства были как-то смазаны, выглядели явно инфантильными и не внушали к их обладателям никакого уважения. Начались разговоры на всех уровнях бакинского общества в таком духе:

– Откуда этому Меркулову, хоть говорят, что он и армянин, известно, какой член был у Шаумяна? В истории политического движения в Закавказье об этом нигде ничего не сказано. Ну, допустим, это художественный прием, но тогда почему у Мешади Азизбекова, такой, извините за выражение, чересчур обрезанный член?

Тоже прием?! Я не говорю о Ване Фиолетове! Показать старшего брата с такой детской писькой?! Это серьезная политическая ошибка! Куда смотрит Политбюро!

Короче, вняв такого рода суждениям, скульптуру Meркулову было указано на его ошибки, и вскоре перед памятником появился огромный валун, выполненный из того же материала, что и весь памятник. Этот кусок скалы напрочь прикрыл все срамные места коммисаров.

– Это уже лучше, – говорили бакинцы. – Хотя известно, что комиссары были расстреляны в туркменских песках, а откуда там мог взяться такой валун? Теперь получается, что комиссаров растреляли в горах Кавказа!

Многие смельчаки пытались ночью отторгнуть валун от композиции, но это никому так и не удалось – он прочно был прикреплен к памятнику. И злые языки поговаривали, что закрепили этот валун стальным тросом к самому надежному месту на памятнике – члену Степана Шаумяна.

Очередь

Первые поразившие меня очереди я видел в 45–46-м годах. Это были очереди за хлебом. Чтобы получить по карточкам буханку хлеба, надо было простоять с утра до вечера. Очередь занимали взрослые на рассвете, до ухода на работу, а потом на их место становились старики и дети. Это были грандиозные очереди – во всяком случае, так они мне запомнились. Никакие очереди впоследствии – за джинсами в универмаге «Москва» с первого до последнего этажа в четыре-пять рядов, или за кроссовками у магазина «Бухарест» – ни в какое сравнение не идут с теми «черно-белыми» послевоенными очередями за хлебом. Надо сказать, что покорно стоять в очереди хотели не все: были, как теперь их называют, «крутые», которые приходили и, расталкивая стоящих у входа в хлебную лавку, спокойно заходили и через минуту выходили с хлебом.

– Это – Рачик! – шелестела почтительно очередь.

Или:

– Это Али-Гусейн!

Или:

– Это сам Лягин!

Все это были, опять же по современной терминологии, местные уголовные авторитеты, и «качать с ними права» никто бы не решился. Кроме того, были мелкие нарушения: так, например, я мог впустить впереди себя своего соседа или товарища, родственника, сказать, что он здесь стоял. И так мог поступить каждый. Поэтому очередь была такой бесконечной и нудной.