— Для вас, — горестно качает головой Бруно, — убийца тот, кто вышел на дорогу, зарезал богатого путника и забрал его кошелек. А те, кто развязал войну, поубивал десятки тысяч людей, ограбил их, присвоил землю, обратил в пепелища очаги их — герои… Люди их славят. Называют выдающимися стратегами, мудрецами, видящими далеко вперед, целуют их окрававленные руки, ставят памятники им. Гомер во славу Троянской войны пишет «Илиаду» и «Одиссею». Воспевает насильника и хама — Ахилла. Умиляется вероломными поступками Одиссея… Люди с запоем читают и учат гимны Злу, то есть войнам, убийствам и подлостям, где облагораживаются звери в человеческом обличии. Они — кумиры. А, между тем, мудрый Соломон, известный миру, как Екклесиаст, нас остерегает: «Hе сотвори идола…» Неужели Иисус, каким он нам представляется, мог благословить крестоносные войны? Да ни за что! Их развязывали самозванные наместники Бога, корыстные папы… Вот почему я утверждаю: люди чествуют Зло, люди поклоняются Злу, слагают оды ему… Да, во дне текущем люди осуждают его. Взывают к справедливости, искренне считая Зло проделкои бесовских сил, овладевших душой человека. Им в голову не приходит, что дьявольство в них самих /со стр.41.11/. Надо найти общий язык со временем, что позволит влиять на контакты, а стало быть, на качественные свойства людей.
Широко распахнутые глаза Антонии смотрели на Бруно так, будто они только-только увидели его.
— Откуда это у вас? Как вы пришли к этому?
— Из наблюдений за жизнью человеческой и за небесными светилами.
— Если вы это опубликуете, церковь сожжет вас. Мне страшно даже подумать о таком, — говорит Антония.
— Она и за более безобидное хочет это сделать, — вздыхает Бруно.
В таком случае не пишите и нигде не высказывайтесь по этому поводу, — советует герцогиня.
— Вот-вот! — закатывается Бруно. — Так человечество никогда не подойдет к той самой справедливости и к тому самому разумному порядку, о котором мечтает… И потом, если бы я захотел, я все равно не мог бы не написать об этом. Мое желание — выше меня. Оно — как миссия. Миссия, с которой я пришел в этот ад.
— Ваше внутреннее время, учитель, я думаю завязалось на другое время. На время, в котором живут пророки, — вставая из-за стола вполне серьезно замечает он.
— Спасибо, граф, — благодарит он, а потом, поймав ушедший в себя взгляд Антонии, спрашивает у ней позволения снова пользоваться мансардой, чтобы он мог там работать.
— О, я совсем забыл! — вместо нее откликается Джакомо. — Ваша мансарда, то есть обсерватория, подготовлена к вашему приезду. В ней все, как прежде.
— Моей признательности нет границ. Я сегодня же поднимусь туда и поработаю.
— Синьор Бруно, если не возражаете, я загляну к вам. Жуть как хочется посмотреть в ночное небо через телескоп. Может, и я увижу то, что видите вы, — просит Антония.
— Я буду рад, герцогиня, — вспыхивает он.
3
…Часовщик чуть заметно сдвигает палец вверх по нити…
Ночь. Мансарда. Оторвавшись от телескопа, Бруно подходит к столу, заваленному бумагами. Это заметки и, записанные им в разное время свои неожиданные суждения, что приходили ему в голову… Он стоя перебирает их. Вчитывается в одну, другую. Садится за стол. Придвигает под руку лист и медленно крупными буквами выводит:
— Наконец-таки! — облегченно вздыхает Часовщик.
«Я приступаю», — отзывается, как ему кажется, на свои мысли Бруно.
Он долго смотрит на кончик гусиного пера, осеняет его крестом, обмакивает в чернила и начинает писать.