С мыслями о соблазнении

своем пребывании в Швейцарии – о том долгом, мучительном отвыкании от

кокаина и последовавшем за ним упадке творческих сил. О тех бесконечных

часах, когда он сидел, уставившись на чистый лист бумаги, не чувствуя ни

единого проблеска вдохновения, а лишь отчаянную жажду наркотика, которого

не мог более получить. О том, как от отчаяния пытался отвлечься на что-то

другое – карабкался на горы, пересекал ущелья, учился ходить на лыжах и

снегоступах. Черт побери, даже учился доить козу. Что угодно, лишь бы забыть

о кокаине, единственной вещи, позволявшей ему с легкостью писать.

Пришло время взглянуть правде в глаза, не так ли? Он выпрямился в кресле.

− Я закончил пьесу три года назад, и это последняя написанная мною вещь.

После я пытался, но все без толку. Гарри, я больше не могу писать.

Взгляд Гарри был задумчив и не лишен сострадания.

− У всех писателей случаются периоды застоя. В твоем случае он вполне

объясним. За короткое время ты проделал огромную работу. Это временно,

Себастьян. Это пройдет.

− Нет, Гарри. – Пытаясь писать без кокаина, он чувствовал себя тонущей в

патоке мухой. – Эта пьеса, эта глупая, скучная пьеса будет последним, что я

напишу. Я устал. – Он откинулся на спинку кресла. – Я так чертовки устал.

Гарри сцепил руки на столе.

− Я никогда не даю советов своим авторам, потому что обычно это пустая трата

времени. Но тебе я все же скажу. Для разнообразия пойди мне навстречу и

прими его. – Он умолк, а когда заговорил вновь, голос его был столь серьезен,

что Себастьян просто не смог пропустить слова друга мимо ушей. – Прекрати

бичевать себя из-за нескольких недотянувших до совершенства рассказов.

Перестань идти на поводу у своих сомнений. – Он откинулся на спинку кресла.

– Хватит избегать печатной машинки. Сядь и начни работать. История придет к

тебе.

− Нет никакой истории. И я не собираюсь ее придумывать. Как понимаешь, это

проблема. Мне просто-напросто на все плевать.

− Себастьян, преодолеть подобное можно только действием. Нужно сидеть

каждый день и писать. И даже если сюжет кажется ужасным, а так, давай будем

честны, кажется всегда, все равно нужно писать. Одно слово, затем другое, и

еще, пока не получится книга.

− Черт побери, дружище, ты глухой? Нет никакой книги. Я вообще не

собираюсь ее писать. Мне больше нечего сказать.

− Писателю всегда есть, что сказать. Ты просто недостаточно просидел за

пишущей машинкой, чтобы понять, что именно. – Он с задумчивым видом

нахмурился. – А ты никогда не подумывал взять напарника? Работать с другим

автором?

− О нет. – Себастьян покачал головой. – Нет, нет, нет. Я не стану

соавторствовать. Написание книг – такая вещь, которой нужно заниматься в

одиночку.

− Тебе и не придется соавторствовать. Послушай меня минутку, − добавил он,

увидев, что Себастьян вновь приготовился возражать. – Знаю я вас, писателей.

Знаю, как вы доходите до такого. Вы садитесь работать, это тяжело, вы

стараетесь, потом бросаете. Пытаетесь снова, это еще тяжелее, и опять бросаете.

С каждым разом становится все труднее сесть в это кресло. Подобно плесени,

уныние потихоньку берет свое, а когда ты это понимаешь, оказывается, прошли

годы, а ты так ничего и не написал.

− Спасибо за повторное описание последних лет моей жизни.

Гарри пропустил его слова мимо ушей.

− Напарник станет вдохновлять тебя не бросать попыток, следить, чтобы ты не

сбегал при первой трудности, и поможет увидеть хорошее в работе, которую

сам ты считаешь никудышной. Ты сделаешь то же самое для него. Вдвоем вы

сможете критиковать друг друга и советоваться, подбрасывать идеи, когда кто-

нибудь из вас зайдет в тупик, и все такое.

Себастьян знал, что многие писатели прибегают к помощи коллег, но сам он

был сделан из другого теста. Для него писательский труд был тяжким,

требующим сил, одиноким восхождением, восхождением, на которое у него

более не осталось сил. В конце концов Гарри придется это принять.

− Мне не нужен напарник. – Себастьян вытащил часы. – Что мне действительно

необходимо, − продолжил он, стараясь, чтобы голос звучал беспечно, хотя сам

он был весьма далек от этого чувства, − это ланч.

Казалось, Гарри его не слышал.

− Это должен быть кто-то, кого ты не сможешь запугать, − произнес он, по всей

видимости, до сих пор увлеченный своей идеей. – Кто не станет сбегать, сломя

голову, подобно испуганной мыши, всякий раз, как ты выйдешь из себя.

Это уже начинало раздражать.

− Я не выхожу из себя! – Насупившись, Себастьян сунул часы обратно в карман

жилета. – Так ты хочешь пообедать со мной или нет?

− Пообедать? – На секунду Гарри непонимающе уставился на него, затем потряс

головой, словно стряхивая оцепенение. – Да, разумеется, − проговорил он,

вставая. – Всенепременно.

Они пообедали в «Савое», и, к огромному облегчению Себастьяна, за едой

Гарри наконец оставил тему литературного творчества. Вместо этого они

обсуждали политику, вероятных победителей грядущих скачек в Аскоте и

волнующие возможности недавнего научного изобретения, именуемого

рентгеновскими лучами, и между тем поглощали превосходные котлеты из

ягненка и яблочный пирог.

Затем Себастьян отбыл, предоставив Гарри оплачивать счет. Пускай он не