С нами бот

— Так… — осторожно промолвил я.

— Если никто еще не нашел, сходи возьми.

Это называется: коготок увяз — всей птичке пропасть. Сначала записку, потом упаковку… Потом на стреме постоять.

— Кому передать? — хмуро спросил я. Он коротко на меня глянул.

— Никому. Себе возьми. Хочешь — продай.

Возможно, так на их языке звучало «спасибо».

— Ну давай тебе и принесу. Если найду, конечно…

Он усмехнулся и не ответил.

А назавтра Александра-Николая-Эдуарда то ли увезли, то ли выписали — и больше я с ним не встретился ни разу. Надеюсь, дальнейшая его судьба сложилась удачно.

* * *

Как и всякий человек бездействия, я мнителен. Упаковка. Что за упаковка? Сбросил в овражек, лишь бы не досталась ментам. Вел машину, побитый, порезанный, и все-таки нашел возможность сбросить. Улика? Тогда бы он попросил уничтожить ее, спрятать. А то — хочешь, себе возьми, хочешь, продай. Разве с уликами так поступают? Хотя… Если имелась в виду упаковка наркоты…

Только этого мне еще не хватало!

Наверное, следовало вежливо поблагодарить и отказаться.

Или соврать, будто ходил, да не нашел. Кто-то, видать, подобрал. Но пока я утверждался в мудром решении, стремительный Саша успел навсегда исчезнуть из моей жизни.

Делать нечего: выйдя сразу после завтрака на прогулку, я покинул территорию больничного комплекса и направился по обочине к повороту.

Овражек больше напоминал свалку. Упаковок там валялось в избытке, в том числе от презервативов. Все, естественно, вскрытые. Я хотел уже двинуться в обратный путь, повернулся — и едва не наступил на то, что искал. Это была плоская коробка размером чуть меньше словаря иностранных слов одна тысяча восемьсот восемьдесят восьмого года издания. Очень красивая.

Я нагнулся за ней — и рука в лангетке загудела болью. Словно предупреждала: не бери. Взял. Коробка оказалась неожиданно легкой. На верхней ее стороне сияли крупные косые буквы и цифры: «AUTO-700». И все.

Легонько встряхнул. Пожалуй, внутри содержались не ампулы и не порошки. Вскрывать ее в овраге да еще и одной рукой было бы неразумно. И стоит ли вообще вскрывать? Как ее потом продашь, вскрытую? Ладно. Пусть пока полежит в тумбочке, а там посмотрим.

* * *

Подходя к родному корпусу, я еще издали углядел знакомую «мазду» молочной масти. Сама Ева Артамоновна гневно курила на скамеечке неподалеку. Увидев меня, встала и от избытка чувств метнула сигарету в урну.

— Ты где был?

— Гулял.

— Где ты гулял?

— За территорией.

— Делать тебе больше нечего! Мандарины — в тумбочке.

— Словарь принесла?

— Словарь не нашла. Принесла Шванвича.

Нужен мне этот Шванвич!

— Как не нашла? Он в сумке лежит.

— А я знаю, где она, твоя сумка?

Затем взгляд ее остановился на коробке с надписью «AUTO-700». Запнулась. Моргнула.

— Откуда это у тебя?

Сильно врать не имело смысла.

— Да я, собственно, за этим и ходил. Просили достать…

— Кто?!

— Послушай, Ева, — сказал я. — Я же у тебя не спрашиваю, кто твои клиенты, правда?

Супруга была потрясена. С такой растерянностью, с таким уважением она на меня еще ни разу, клянусь, не глядела.

— Ты… ты хоть знаешь, сколько это стоит?

— А как ты думаешь? — надменно ответил я. Нокаут.

— Хоть бы в пакет спрятал… — пробормотала она. — Несет напоказ…

Черт возьми! Что же там такое в этой коробке?

* * *

Наверное, что-то медицинское. Почему медицинское? Не знаю. Просто ничего больше в голову не приходит. Видимо, обстановка навеяла. Вдобавок не оставляло меня ощущение, что где-то я уже видел этот брэнд — «AUTO-700». И не просто где-то, а именно в больничном комплексе.

Возможно, ложная память. А возможно, и нет.

Проводив Еву, я поднялся к себе и, выселив из пакета мандарины, поместил туда свою находку. От греха подальше. Потом снова покинул корпус и двинулся обычным прогулочным маршрутом.

Пакет прихватил с собой. Не в палате же его теперь оставлять! Если уж Артамоновна оторопела настолько, что забыла напомнить о моих будущих обязанностях, значит, и впрямь ценность.

Работа с партнерами. С ними ведь, наверное, говорить придется.

Ну вот чем я ей, скажите, не угодил в качестве дармоеда? Знал свое место на коврике, сцен ревности не устраивал, безропотно и благодарно жрал, что дают, выслушивал претензии…

Ах, какие были претензии!

— Да что ты за мужик? Ты даже футбол по телевизору не смотришь!

Ничего себе обвинение, а? Или так:

— Ты же презираешь людей! Ты любишь человечество в целом, а нас, отдельных людей, презираешь!..

Грамотная… В Достоевского заглядывала.

— Ева! Да я человечество терпеть не могу!

— В том-то и дело! Человечество в целом любить просто, а вот нас, отдельных людей…

— Ева? Я ненавижу человечество!

— Но ты же не с человечеством, ты с людьми живешь… Со мной, черт возьми!

Нет, не докричишься. Не слышит. Придумала себе меня и со мной придуманным разговаривает. Точнее даже не так: вбила в голову, что все мужики одинаковы, а стало быть, и управляться с ними надо одинаково.

Кто же тогда, спрашивается, любит мужичество в целом, а нас, отдельных мужиков, презирает?