С неба упали три яблока

Перед тем как сфотографироваться, я решаю привести себя в порядок. Зеркало находится в крохотном, огороженном ширмой закуте. К стене прислонен колченогий стул, видно, для тех, кто не любит приводить себя в порядок стоя. Над стулом висит небольшая карта. Если повернуть ее влево, кажется, что на ней изображен великан в длинной робе. Он стоит в профиль, откинув назад голову и подняв вверх руки, словно призывает в помощь небеса. Я какое-то время изучаю карту, а потом отвлекаюсь на навесную полочку – чтобы разглядеть, что на ней, приходится вставать на цыпочки. На полке обнаруживаются пластмассовая расческа и несколько заколок.

– Тут кто-то свои вещи забыл, – кричу я Мачуче.

– Какие вещи? – заглядывает он ко мне.

– Вот!

– Это я положил. На случай, если какой-нибудь посетительнице захочется сделать себе другую прическу. Ну как, ты уже готова?

Я заправляю за уши выбившиеся из хвоста пряди волос.

– Готова!

Мачуча усаживает меня в кресло. Сзади, в тяжелой кадке, стоит искусственная разлапистая пальма и пахнет пластмассой. Я верчу головой, чтобы рассмотреть ее лучше.

– Не вертись! – делает замечание Мачуча. Он направляет на меня свет ламп, разглядывает придирчиво. – Тебе обязательно фотографироваться с этим зайцем?

– Ага.

Он цокает языком. Видно, что заяц ему не нравится. Он старый и обтрепанный, а глаза у него пуговичные и разные – один зеленый, поменьше, а другой синий и побольше. Зеленый глаз у него свой, а синий мы позаимствовали у кримпленового пальто мамы. Мачуча поворачивает зайца так, чтобы он сидел боком. Я протестую – мне важно, чтобы на фотографии его было видно целиком.

– Почему у него глаза разные? Смотрит вразнобой, как дурак, – недоумевает Мачуча.

– Пуговица потерялась, вот и пришили другую, – бубню я. Мне за зайца обидно, он хороший, мне его бабушка подарила.

Мачуча вздыхает.

– Ладно.

Он ныряет под черную накидку фотоаппарата, затихает.

– Чуть наклони голову к плечу. Улыбнись. Улыбнись! Ты умеешь улыбаться? Покажи, как умеешь. Молодец. И не моргай. Смотри вот сюда, сейчас вылетит птичка.

Фотография получается такой, что мама с папой потом смеются до слез, – в большом продавленном кресле, на фоне искусственной пальмы, сижу насупленная я и прижимаю к груди разноглазого и облезлого тряпичного зайца.

Шестнадцать

Влетаю с разбега в фотоателье – времени в обрез. Мачуча отрывается от квитанции, которую старательно заполняет. Насмешливо прищуривается:

– Куда спешим?

Мне хочется соврать, но вместо этого, неожиданно для себя, брякаю правду:

– На свидание.

– А! Ну раз на свидание, тогда ладно.

Голос у Мачучи такой, что не подкопаешься, – ровный и безразличный, и взгляд прямой и доброжелательный. Кто-то, может, и купился бы, но только не я. Чувствую нутром – он надо мной подтрунивает. В другое время не преминула бы вступить в перепалку, но сейчас не могу – две недели назад он похоронил мать. Я тоже была на церемонии прощания, если честно, не очень хотела идти, но мама пристыдила меня, мол, ты выросла у Нубар на глазах, а потому обязана там быть. Ну я немного поскандалила с ней, чтобы она не думала, что меня так просто переубедить, и все-таки пошла. Народу было не так много – в будний день мало кому удалось отпроситься с работы. Нубар лежала в гробу – старенькая и умиротворенная. Мачуча сидел в изголовье, сцепив в замок свои длинные беспокойные пальцы, и глядел в пол. Мама подошла к нему, зашептала слова участия. Он молча кивнул, пожал ей руку. Я подходить не стала, но, когда он поднял на меня глаза, растерялась и глупо помахала рукой. И тогда он спрятал лицо в ладони и разрыдался. Пошли, шепнула мне мама. Я оставила у гроба букет чайных роз и последовала за ней. Мама шла по улице, высокая и красивая, с длинными развевающимися на ветру волосами, а я плелась следом и чувствовала себя полным ничтожеством.

– Тридцать лет, а плакал, как ребенок, – наконец высказалась я. Лучше бы промолчала.

– Ну еще бы, – ответила мама.

Руки потом ныли целый день – оказалось, я так крепко сжимала стебли роз, что исколола себе все пальцы.

– Мне нужно сфотографироваться. На паспорт, – сообщаю я Мачуче.

Он откладывает в сторону квитанцию, поднимается из-за стола. К шестнадцати годам я вымахала в высокую нескладную каланчу, но все равно смотрю на него снизу вверх. Волосы у Мачучи теперь с проседью, а глаза цвета талой воды. В нем так много уверенности и сдержанной мужской красоты, что нестерпимо хочется сказать какую-нибудь гадость.

– Знаешь, что о тебе говорят женщины? – В меня словно бес вселился. – Что ты смазливый, как Ален Делон.

Мачуча смотрит на меня так, что в животе становится жарко.

– Иди, приведи себя в порядок, – после минутного молчания отвечает он.

В закуте пахнет пылью и чьими-то дешевыми духами. На стене висит все та же карта, со временем она обтрепалась и пожелтела, но великана с воздетыми к небесам руками еще можно разглядеть. Я неумело чиркаю по губам розовой помадой (стащила в косметичке мамы), хватаю с полочки заколку и закрепляю волосы надо лбом так, чтобы они красиво обрамляли лицо и спадали волнами на плечи.