С Небом Наперегонки (СИ)

вздыматься на вздохе изгнанья, обиды и мести?

Но что ж, если только крамолой короны вознесть

возможно седин охладевшие струи до нимба

пыланья вихров смоляных -- бури, шторма, что весть

о юной любви до бессонницы девы поднимет.

3.

Помедленней, помедленней, гонец,

уж слепнет царь в угоду жениху --

в отцы скорей невесте -- ведь отец!..

Помедленней, помедленней, гонец.

У плахи отклик топора уж на слуху --

склонился к ней, прислушался отец --

помедленней, помедленней гонец...

Галопа топот, шепот на бегу...

4.

Измена? -- Измена измены! -- И вот:

сквозь смерть отца, сквозь барабана дробь

невесту к венцу, словно к плахе ведет

( не дрогнула рука -- не дрогнет бровь) --

крамола короны отца словно кровь --

Отчизны иль отца маячит гроб

над алтарем...

И С Х О Д

Взлететь над осенью, и долго плыть,

Пока теченье скорби не сольется

С потоком облаков, и ветра прыть

Листве предаст обличье солнца.

В неумолимом северном залоге

Так быстротечна жизнь твоя, октябрь, --

От умирания зеленой плоти

Растет багрово-золотой наряд.

Сокровищ осени дары несметны --

Роскошно погребенье летних нег,

Звучит торжественным псалмом посмертным

Ветров скорбящих сладостный напев.

И я, как ветр, коснусь стихов устами

К почившей неги восковому лбу

И, вдохновленный вещими дарами,

Хмельную сладость скорби воспою.

ИВАН ЦАРЕВИЧ, СЕРЫЙ ВОЛК

И СПЯЩАЯ ЦАРЕВНА.

(По мотивам Васнецова)

Дремучих пущ непроторенней дрема,

зерцалом доблести не тронутой, красы.

В силки оскалов волчьих верностью ведома,

осилит слова сталь клыкастую несыть.

Хлещи жесточе, пущ дремучих дебри

полет любви развенчивает пуще пусть --

оседлан бег, и поцелуй победно

венчает откровеньем пусть невинность уст.

Кощунно ощетинивших загривок,

угроз загробных ворох смерчем гнева -- сгреб,

в ушах полета свист, плечом игриво

красу укрыл, порыву ветра меч вручен.

Р А З Б Е Г

Чем искупить рассвета безвозвратность,

Его мгновенно убывающую новь,

Где каждый лист -- последний взблеск --

напрасность,

И впереди (не навсегда ль?) забвенья ночь?

Я жил с разбега, вечно на рассвете!

Да вечно ли? Ведь вот с разбега -- да в закат!

И где же он, любви попутный ветер?

И где глаза твои, что верностью горят?

Ну что ж, пускай вся в ссадинах судьбина,

Пускай я белою вороною мечусь,

О юный свет, нетленный и любимый,

К тебе, прибежище надежд моих, вернусь.

Закат и ночь -- предвестники рассвета,

Сквозь темень, словно сквозь чащобу, напролом,

Наветов по лицу пусть хлещут ветви,

Пусть хлещет кровь стиха, чтоб звезды пробрало!

ЧУДО ТЫСЯЧА

ПЕРВОЙ НОЧИ

Под паранджой пустынных миражей

в круженье толи гурий, толь барханов

виденьем волн неведомых морей

манят чудес небесных караваны.

Возносится сказитель птицей Рух,

вплетая упования Синдбада

в загадочную вязь -- полет -- восторг? -- испуг? --

оазис сна средь зноя прозябанья.

Велик Аллах, пославший беднякам,

прозреньем опечаленного, принца, --

скорбящих утешающий, Аллах

в поденщики послал калифа сына.

Поэта низвергай и возноси,

божественное откровение касыды,

сошедшей к нам в одеждах простоты

премудростью Гаруна аль Рашида.

Спустивший до последнего гроша

наследство, лет отцовских расточитель,

смирись, в хуле повинные уста

к Аллаху обрати молитвой чистой.

Кристалл невинных глаз Али-Бабы! --

и всем невинным, чистым сердцем зримо:

злодейством скрыта благодать скалы,

бессилен пред мечтой запор Сим Сима!

ЗАУПОКОЙНАЯ

АРТЮРУ РЕМБО

1. Что виделось...

Когда, влеком теченьем торных троп Европы,

в даль вдохновенья ты хмельного уплывал,

о Франции, в груди храня ее некрополь,

оглядываясь, ты тогда уж тосковал ?

Соль слез, обиды горечь, бред опал бессонных

за буйство приняв беспредельности морской,

парит Поэт, как с якоря, с печали сорван,

в Поэме океана пьяным кораблем.

Как для детей плоть яблок терпко-кислых, сладок

изгнанья дикий мед отверженцу тоски

академически содеянного лада,

хронометрами зарифмованных витийств.

Столичное ученейшее твердолобье !

О хладость аксиом, как о подножья скал,

божественных наитий штормовые волны

утопленник грамматик лишь не разбивал.

Свободный, весь в мечтах, надеждами одетый! --

кто б в этом чуде юности узнал,

как из глубин, в наживе тонущего, века

погибшего Поэта остов выплывал:

белей Офелии из чернокнижья Африк,

предсмертье торопя хладеющим челом,

чужбин, опал, болезней, голода избранник,

столиц, страниц, паркетов, сытости изгой,

безвременью заложник вечности предъявлен --

эпохе, святостью признавшей только плоть,

мощей окостеневших этих оправданье

зачем? -- не поперхнется, не подавится, сожрет!..

Гурманствующей публике бывает пресен,

пикантной пряностью разврата подслащен,

бульварный корм кровосмешенья муз и прессы, --

голодной гибелью Поэта приперчен,

тогда желудка рейтинг, аппетита идол,

адюльтера интимней, фаллосом растет,

и говорят, от этого растет либидо --

не зря в приправе тлен Поэта истолчен!

А впрочем, пусть его -- пускай себе растет...

2. ... и чем дышалось.

Наливом наивности, шалостью детской,

ручонки раскинув шагов с десяти --

лови амфибрахия звонкое действо!..

Откройтесь -- свежайшие брызги души

не жалят, все буйства, неистовства все хороши,