С негодяем интересней

– Влад, подожди. Я объясню…я… – заикаюсь, никак не могу подобрать нужные слова.

– Что, ты? Решила поймать двоих друзей и облапошить? Может, это мне тебя трахать нельзя? А ему можно? – он отшвыривает меня, и я больно ударяюсь поясницей о прилавок. – Мать права, надо было ровню выбирать. Сидишь тут жопу отращиваешь. Деньги, наверное, мамочке откладываешь, – нервно ходит из угла в угол.

Я открываю и закрываю рот. Он подлетает и хватает меня за волосы.

– Отвечай! Крутила тут хвостом перед покупателями? Как обезьяна, повторяя за своей подружкой. И правильно, что все отвернулись от тебя. У тебя ведь ни черта нет. И мозгов в том числе, – он отпускает меня и поворачивается спиной. Облокачиваясь, медленно оседаю на стол.

– А это, что такое? – швыряет в меня бутылку с водкой, я успеваю уберечь лицо, но не живот. Подскакивает, дергает на себя и кулаком ударяет по ноге чуть выше колена. От вспыхнувшей боли, сжимаются мышцы, и я заваливаюсь на бок. Глубоко дыша, становлюсь на колени. Опускаю голову, прикрываясь, чтобы не ударил по лицу. И начинаю беззвучно плакать.

– Пожалуйста не надо. – плачу я.

– Сопли подотри, никто тебе не поверит, актриса, – слышу звук закрывающейся двери.

Он уходит. Ползу за прилавок, чтобы никто меня не видел и тихо плачу. Размазываю слёзы по лицу. Я не жалею себя, я вообще не понимаю, что это было сейчас. Я ведь и слова не сказала. В бутик заходят клиенты, заглядывают в подсобку, и замечая меня заплаканную быстро уходят. Он ударил меня, не один мускул не дрогнул на его лице. Никакой жалости. Влад отдавал себе отчет, пьян, но безумен. То с какой агрессией он кинулся на меня невозможно простить. Я не двигаюсь с места, не закрываю двери пока мне не становится легче. Ощущение жжения на месте удара еще долго будет напоминать о этом дне. И что дальше? Со стороны наверно покажется, что тут сложного – взяла и ушла раз так плохо. Куда? К маме? С ребенком на шею? Без работы, образования и денег на существование… Дверь снова открывается вновь и защёлкивается на замок. Я съеживаюсь, поджимаю под себя колени, готовлюсь к худшему. Сейчас он меня будет бить, и я сжимаюсь от осознания того, в каком тупиковом положении нахожусь.

Сначала появляется огромный букет цветок, затем пьяная рожа моего мужа. Влад становится передо мной на колени и обнимает мои ноги. Начинаю рыдать, теперь в голос, сотрясаясь всем телом. Я боюсь его.

– Прости, умоляю, прости, – плачет он вместе со мной. – Я не хотел тебя ударить и обвинить. Просто всё навалилось. Не выспался, а тут ещё этот урод, – вздыхает между словами пьяным голосом. Медленно поднимаю на него взгляд.

– Он пришёл попрощаться. Я отказала ему. Сказала, что он с ума сошёл. Я клянусь. Он хотел подарить серёжки в знак дружбы, – всхлипываю. – Я же вернула ему.

– Он приходил домой и орал, что ты должна быть с ним. Мы сцепились, разбили все твои бокалы, барную стойку… Он хочет ребёнка признать. Но ты со мной. Ты же знаешь! – он ещё крепче обнимает меня. – Приревновал я, Илона. Ну хочешь я перестану пить, Нормально же у нас все?!

– Я не могу сейчас ничего сказать, – обнимаю себя дрожащими руками.

Влад плачет, сильней обхватывая меня, нога ноет от боли, но мне хочется верить его словам. Но всё равно сомнения прокрадываются в мою голову. «Если ударит один раз – будет бить всегда» – так говорила моя мама. А, если брать во внимание, что он меня ударил беременной – тем более.

– Хочешь сладенького? Только перестань обижаться, я не хотел. – он вытирает глаза и поднимается с колен. – Пойдем домой. Скоро наш дитеныш родится, вообще крышу снесет. Я сейчас, – он встает, перегнувшись пополам хватает за живот и его выворачивает прямо на прилавок и линолеум. – Илон. – стонет он, – Мне на улицу надо. Убери тут. Будь хорошей девочкой.

Глава 26

Наше время

– Почему вы не ушли от него после этого случая? – психолог обхватывает поручни своего кресла, слегка раскачивая его.

– Куда? К маме на шею? А дальше что? Без профессии туалеты мыть? Или в продуктовом торговать? Вы смотрели статистику разведенок, которые бросают своих новорожденных в мусорку, убивают в туалетах, а после этого вешаются? Их много. Даже слишком. А как отдают в детские дома, не справляясь с материнством? – уголок моего рта тянется вверх, – Я, как и все женщины ощущала себя слабой, хочется же верить, что это буря в стакане, пройдёт, как только осадок осядет. И страшно ребенка одной воспитывать. Эти встречи с отцом, слезы, малышу ведь все равны. Первый ребенок в двадцать, как бомба замедленного действия. Муж – он же опора, когда ты не знаешь, как себя вести, этот человек утешит, пожалеет. Ощущение защищенности. Не было у меня нормального примера, каким должен быть мужчина. Я и уцепилась за одного, все оправдания придумывала.

– Вы думает, Влад в состоянии был утешить? – поправляет очки.

Задумавшись, смотрю на пустую стену, хотелось заплакать. Покорно склонив голову, я перебирала в пальцах ткань.

– Откуда такая тяжесть вины? Ведь не вы поднимали руку на него. А он.