С ногой во рту или Язык мой – враг мой

Выходит, мисс Роуз, что порочный мир Филипа заманил меня в свои сети. Ведь я пошёл на контакт с ним по корыстным мотивам. Выходит, я и сам небезгрешен. И если он и его круг – супруга, бухгалтера, менеджеры – смогли заставить меня испытать одни с ними чувства, наполнить меня своими заботами, может, даже каждодневными настроениями, сполна ощутить их страдания, то это, собственно, означает, что всё это устроил я сам. Ведь это я попытался использовать их. Никогда больше мне не довелось повидать ни вдову моего брата, ни их детей, ни парка, где они жили, ни их питбулей.

– Эта баба просто идеал соблюдения законности, – резюмировал Хэнсл. – Знаешь что, – посоветовал мне он, – ты бы лучше перевёл свои остатки, средства со своего трастового счета, в мой банк, где я смогу присматривать за ними. У меня с тамошним персоналом очень теплые отношения. Ребята серьёзные – никакого мутилова. Ты будешь в надёжных руках.

Знаете, мисс Роуз, в "надёжных руках" я уже бывал. Уолиш совершенно прав насчет "жизни чувств" и тех, кто ею живёт. Чувства столь же эфемерны как и сновидения, которые обычно посещают нас в постели. Очевидно, я пребывал в постоянном поиске места, где я мог бы просто спокойно вылёживаться. Так что когда Хэнсл предложил сделать все необходимое для того, чтобы мне не пришлось утруждать себя финансовыми и судебными процедурами, которые так нудны, утомительны и невыносимы, то я, приняв его предложение, встретился с клерком его банка. К моему удивлению здание банка выглядело как солидное старинное учреждение – восточные ковры, массивная резная мебель, картины девятнадцатого века и тысячи квадратных метров финансовой ауры над нами. Хэнсл и вице-президент банка, в чьи "надёжные руки" мне светило угодить, взялись судачить о биржевых новостях, о дерибанах муниципального бюджета, о перспективах футбольного клуба Чикаго-Бэрс, о их мутках с двумя девицами из бара на Раш-Стрит. Я заметил, что Хэнсл очень заинтересован заработать себе очки на переводе моего счёта в этот банк. Дела его, похоже, шли не ахти. Хотя никто, конечно, не должен был догадываться об этом, мне вскоре стало это ясно. Передо мною выложили кучу всяких бланков, которые я подписал. Как только процесс подписания достиг стадии невозврата мне мигом подсунули две последние карточки. Тут я дал по тормозам. Я спросил вице-президента, для чего они, и он ответил: – Если вдруг вы заняты или в отъезде, то они предоставят м-ру Дженауэру право совершать сделки вместо вас – покупать или продавать акции с вашего счета. Я сунул карточки в карман, сказав, что возьму их с собой домой и потом отправлю им почтой. Затем мы перешли к следующему вопросу сотрудничества.

На воздухе, отведя меня подальше от массивных ворот банка в один из узких переулков Чикаго-Луп, Хэнсл устроил мне разбор полётов. На задворках кухни какой-то гамбургерной он стал вправлять мне мозги. – Ты же опозорил меня, – начал он.

– Но ведь мы заранее не обсуждали возможность оформления доверенности, – ответил я. – Ты этим совершенно застал меня врасплох. Умнее ничего не придумал, так меня огорошить?

– Ты что, обвиняешь меня в попытке развести тебя? Да если б ты не был мужем Герды, я бы тебя вообще послал. Ты обезоружил меня своим предложением стать твоим бизнес-партнером. У тебя ведь не было таких отношений даже с родным братом, а я по части доброты ближе тебе, чем он по крови, понимаешь ты, олух? Я ни за что не продал бы твои акции без твоего ведома. – Он чуть не плакал от досады.

– Ради всего святого, давай отойдём от кухонной вытяжки, – взмолился я, – меня воротит от этого потока.

– Ты же вне его! Вне! – гаркнул он.

– Зато ты в нём.

– А куда, на хрен, мне деваться?