С огнем не шутят

Мужественное лицо Себастьяна стало вдруг растерянным, как у маленького ребенка, застигнутого врасплох. Он снова провел рукой по волосам и тяжело вздохнул.

— Ева… я уверен, что ты прекрасно понимаешь, о чем я веду речь, но…

— Представь себе, не понимаю! — возразила Ева, опять перебивая его.

Себастьян набрал полную грудь воздуха и медленно, словно тяжело больной, выдохнул.

Его лицо потемнело, сделалось несчастным и вместе с тем серьезным.

— Ладно, я все объясню, как бы сложно это ни было…

— Будь так добр, — сощуривая горящие глаза, произнесла Ева.

Себастьян еще раз вздохнул, отвернулся к окну и приглушенно заговорил:

— Я никоим образом не хочу обидеть тебя, Ева, и не имею ни малейшего права за что-то осуждать… Но я не совсем понимаю твоего поведения…

Он повернул голову и посмотрел на молодую женщину. Она смотрела прямо на него, и в ее взгляде не было ни стыда, ни раскаяния, ни смущения, лишь искренне недоумение и возмущение.

— В то время, когда мы оба учились в университете, ты ни от кого не скрывала своих пристрастий, — продолжил Себастьян, опять отворачиваясь, — к роскоши, к богатству, к титулованным поклонникам…

Произносить эти обвинительные слова ему было трудно. Но он решил, во что бы то ни стало поговорить с Евой начистоту, чтобы в их отношениях — даже если им суждено закончиться уже сегодня вечером — не оставалось ничего неясного. Себастьян больше не смотрел на Еву, но чувствовал, как с каждой секундой возрастает ее напряжение, как воздух в комнате сгущается, становится невыносимо тяжелым.

— Я ненавижу сплетни, Ева, всегда стремился быть в стороне от женских пересудов и перемывания чьих-либо косточек. Я убежден, что каждый человек волен поступать так, как хочется именно ему. Все мы разные, у всех у нас свои достоинства, свои недостатки…

Себастьян надолго замолчал, собираясь с мыслями.

— Но от рассказов о твоем образе жизни было некуда деться, честное слово. О тебе, о том, во что ты одеваешься, как обходишься с мужчинами, как сильно любишь роскошь и богатство, болтали все без исключения, девчонки и ребята.

Он замолчал, опустил голову и принялся рассматривать рисунок на диванной обивке.

— И как же я обхожусь с мужчинами? — странно холодным, не своим голосом спросила Ева.

Себастьян посмотрел на нее и ужаснулся.

Ее лицо побелело как мел. Свет в глазах померк, губы сжались в тонкую обескровленную полосу.

Он хмыкнул, неуклюже пытаясь разрядить обстановку.

— Ева, только не подумай, что я обличаю сейчас какие-то твои пороки. Ты жила как хотела…

— Так как же я обхожусь с мужчинами? — тем же тоном снова спросила Ева.

— Во-первых, я говорю о прошлом, — пробормотал Себастьян. — Сейчас ты совсем другая…

Ева молча ждала ответа на вопрос.

— А в студенческие годы все утверждали, будто в отношениях с мужчинами ты способна быть жесткой, жестокой даже, — сказал Себастьян, уже начиная ругать себя за то, что завел этот разговор, что пришел к Еве, что вообще приехал в Глазго. — Я не поверил бы во все эти сплетни, клянусь, не поверил бы, если бы не…

Он замолчал, подумав вдруг о том, что ему неизбежно придется впутать в эту историю и Эмили.

— Если бы не что? — с той же пугающей отстраненностью спросила Ева.

— Если бы не слова одной моей подруги, человека, которому я привык доверять с детства, — нехотя произнес он.

— Эмили Трейс, — тихо сказала Ева.

Себастьян опять взглянул на нее. Она выглядела теперь несколько иначе: не мертвецки бледной и безжизненной, а убитой горем. Ее веки были полуопущены, и под глазами лежали темные тени от густых ресниц. Она сидела ссутулившись, как будто ощущала на своих хрупких плечах весь непомерный груз своего несчастья, и смотрела не на Себастьяна, а куда-то в пространство перед собой.

— Да, Эмили Трейс, — подтвердил он. — Понятия не имею, почему она относится к тебе враждебно, но, насколько я понял, у нее есть на то веские причины. Эмили утверждает, будто ты колдунья, будто при помощи магии способна управлять людьми по своему разумению.

Губы Евы скривила печальная усмешка.

— В данный момент, признаюсь, я была бы даже рада, если бы весь этот бред соответствовал действительности, — сказала она, по-прежнему глядя перед собой.

— Я прекрасно понимаю, что своими словами причиняю тебе боль, — извиняющимся тоном произнес Себастьян. — Но, поверь, я сделал это только потому, что считаю тебя теперь своим другом и не хочу, чтобы между нами существовали какие-то недомолвки.

Наступило продолжительное неловкое и тягостное молчание.

Ева пребывала в столь сильном потрясении, что не находила в себе сил оправдываться, возмущаться или возражать. В ее голове почти не было мыслей, в душе царила ледяная пустота. Так просидела она довольно долго, пока пробудившийся голос разума не заявил, что пора вспомнить о чувстве собственного достоинства.