С окраин империи. Хроники нового средневековья

Фома пытается вести в культурной политике двойную игру: с одной стороны – добиться того, чтоб теологическая наука его времени приняла Аристотеля, с другой – отделить его фигуру о того, как ее использовали аверроисты. Однако при этом Фома попадает в тупик: он относится к нищенствующем орденам, которые, на несчастье, выпустили на свет божий Иоахима Флорского и еще одну шайку вещавших об Апокалипсисе еретиков, представляющих угрозу для установленного порядка, Церкви и государства. Теперь у реакционных учителей теологического факультета, среди которых ведущую роль играл Вильгельм из Сент-Амура, были все основания заявить, что все нищенствующие братья – еретики-иоахимиты, потому что они хотят распространить теории Аристотеля, учителя материалистов – атеистов и аверроистов. Видите, так же действует Габрио Ломбарди[300]: тот, кто выступает за развод, – друг того, кто выступает за аборт, а значит, он выступает за наркотики. Голосуйте «да», как в день творения.

Фома же не был ни еретиком, ни революционером. Его называли приверженцем «конкордизма». Для него речь шла о том, чтобы привести к согласию новую науку с наукой откровения и изменить все, чтобы ничего не изменилось.

В этот план он вложил удивительный здравый смысл и (будучи мастером теологических тонкостей) чрезвычайную близость природной действительности и земному равновесию. Важно, что Фома не аристотелизировал христианство, а христианизировал Аристотеля. Важно, что он никогда не думал, что разум способен понять все, он считал, что понять все под силу только вере: он просто хотел сказать, что вера может быть в согласии с разумом, поэтому можно позволить себе удовольствие размышлять, покинув вселенную галлюцинаций. Теперь понятно, почему его основные произведения построены так, что в основных главах речь идет только о Боге, об ангелах, о душе, о добродетелях, о вечной жизни, но внутри этих глав всему находится не столько рациональное, сколько «разумное» место. Внутри теологической архитектуры становится ясно, почему человек познает вещи, почему его тело устроено определенным образом, почему, чтобы принять решение, ему нужно рассмотреть факты и разные мнения, разрешить противоречия, не скрывая их, а стараясь открыто их преодолеть. Тем самым Фома вернул Церкви доктрину, которая, не отняв у Церкви ни капли власти, предоставляла коммунам свободу выбора между монархией и республикой, доктрину, в которой проводится различие между разными видами собственности и видами права на нее и даже утверждается, что право собственности существует – но только в том, что касается владения, а не использования. То есть у меня есть право владеть домом на виа Тибальди, но если есть люди, живущие в трущобах, разум требует, чтобы я позволил пользоваться своим домом тому, у кого такого дома нет (я остаюсь хозяином строения, но другие тоже должны в нем жить, хотя моему эгоизму это не нравится). И так далее. Все подобные решения основаны на равновесии и на добродетели, которую он называет «благоразумие»: ее задача – «хранить память о приобретенном опыте, правильно определять цели, внимательно учитывать обстоятельства, постоянно все исследовать разумом, предвидеть случайности, быть бдительным при оценке возможностей, проявлять предосторожность и здраво оценивать исключительные условия».

Теперь ясно, почему этот мистик, мечтавший как можно скорее забыться в благодатном лицезрении Бога, к которому человеческая душа стремится «по природе», по-человечески был столь внимателен к природным ценностям, уважал рациональные рассуждения.

Не стоит забывать, что до него при изучении текста древнего автора комментатор или копиист, натыкаясь на нечто, противоречащее религии Откровения, или стирал «ошибочные» фразы, или помечал их как сомнительные, чтобы предостеречь читателя, или переносил на поля. А как поступает Фома? Он ставит в один ряд противоположные утверждения, проясняет смысл каждого, подвергает сомнению все, в том числе то, что дано через Откровение, перечисляет возможные возражения и в конце старается всех примирить. Все это делается прилюдно, как прилюдно велись диспуты в его время: здесь все решает суд разума.