С открытым забралом

Валериан рассказал. Бубнов был задумчив. О себе он не стал рассказывать. Не сказал, что был на Всероссийской конференции в Праге, что избран кандидатом в члены ЦК; упомянул лишь мимоходом, что связан с «Правдой», и спросил, продолжает ли Валериан сочинять стихи. Он был хорошим конспиратором. Оснований не доверять Куйбышеву у него не было, но он хотел все же проверить его в деле. И уж тогда...

Зато охотно говорил Бубнов о проделках ликвидаторов, о провале ликвидаторской конференции Троцкого. Ликвидаторский организационный комитет не смог привлечь ни одной крупной организации. В «Извещении» Бунда говорилось, что на августовской конференции был представлен пролетариат таких крупных городов, как Бутень, Скадель, Крынки, Свислочь.

— Скадель и Свислочь, разумеется, важные центры российского рабочего движения, — иронизировал Бубнов. — А про Петербург и Москву, про Урал и Харьков совсем забыли. Старое мошенничество. Очки втирают европейским социал-демократам, чтобы казаться значительными. И представь себе, помогло: Каутский, Гильфердинг, Носке предоставили свои печатные органы Троцкому для клеветнических нападок на нас. Был августовский блок, а остался шерсти клок. Были народники, были «легальные марксисты», были экономисты... И если вдуматься, то ликвидаторство, собственно, с них и началось. Но сейчас, как мне представляется, мы столкнулись с наиболее живучей разновидностью ликвидаторства. Оно приобрело мировой характер: Каутский, Вандервельде, австрийские социал-демократы, лидеры Бельгийской рабочей партии, вожди британских тред-юнионов. Русские ликвидаторы скатываются до роли либеральных буржуазных политиков. Августовский антипартийный блок, созданный Троцким, бундовцем Либером и ликвидаторами типа Аксельрода и Мартова, начал разваливаться во время самой их конференции. Ее решения не признаны ни одной организацией. Сейчас роман меньшевиков с бундовцами в самом разгаре — одного поля ягоды.

Бубнов знал расстановку сил. Он знал людей. Когда Валериан рассказал о партийной школе в Нарыме, Бубнов воскликнул:

— Чугурина, сормовского кровельщика, и московского кожевника Присягина знаю! Дельные ребята. Предал их некто Икрянистов, который вместе с ними слушал лекции в Лонжюмо. Вот так. Школа была законспирирована. Ездили туда на паровом трамвае. Обыкновенный каменный сарай. Ильич снимал комнаты у рабочего-кожевника. Тут Присягин и нашел себе друга — оба кожевники.

Бубнов обо всем говорил так, словно сам слушал лекции в том каменном сарайчике.

— Ты был в Лонжюмо?

— Нет, не был. Был в Праге, на конференции. Видел Ильича.

— Давай рассказывай все по порядку... О чем говорил Ильич? Я хочу уяснить главное. Решения, разумеется, знаю.

— О построении и задачах партии. О том, что задача завоевания власти пролетариатом, ведущим за собой крестьянство, остается по-прежнему задачей демократического переворота в России...

Бубнов обрадовался, когда узнал о намерении Валериана остаться в Харькове для партийной работы.

Но задержался Куйбышев здесь всего на полгода — Бубнов поручил ему железнодорожные мастерские. Организация мастерских особенно пострадала во время столыпинщины. Железнодорожников Валериан знал, с них, собственно, и началась его революционная деятельность еще в Сибири. Харьковская большевистская организация становилась на ноги, и он с головой окунулся в ее дела. Рабочих до сих пор волновали события на Лене, он рассказывал им о «Ленском золотопромышленном товариществе», акционерами которого состоят высшие сановники, министры и мать царя — императрица Мария Федоровна. Вот кто приказал открыть огонь по трехтысячной толпе. Убито почти триста человек, столько же ранено.

После Ленского расстрела произошло примерно то же, что и после расстрела 9 января 1905 года. И грозный вал стачек и забастовок в стране все растет и растет. Куйбышев повсюду ощущал этот новый революционный подъем, и от счастья и радости трепетала душа. А рядом были Варя и ее брат Кока, Бубнов. Приезжал сюда Штернберг, уговаривал перебраться в Москву. Валериан отказался.

Ему нравился южный город. Рабочие сразу признали в Куйбышеве вожака. Он в открытую схватывался с ликвидаторами, которые нагло утверждали, что надежд на революцию нет, а рабочие-де охвачены стачечным азартом. Он стремился «развивать сознание масс», как требовал Ленин.

Как далеко был он от Нарыма сейчас! Та жизнь вспоминалась в дымке законченных раз и навсегда испытаний. Казалось: он утвердился в Харькове прочно и, может быть, навсегда.

Ближе к весне стали готовить первомайскую демонстрацию. Не такое простое дело, как может показаться сначала, поднять пятнадцать — двадцать тысяч рабочих.

Но их подняли. И они, как в былые времена октября пятого года, сошлись у железнодорожных мастерских. Рабочие несли красные знамена. На митинге Куйбышев произнес пылкую речь с призывом копить силы для грядущей революции.

А вечером Бубнов сказал!