С отрога Геликона

По левую руку от Минервы шли сплошь мужчины. Первый из них был прикован к черной скале истекающим кровью, заросшим ниспадающими на лицо волосами и практически нагим, в одной набедренной повязке. В нем было трудно не угадать Прометея. Соседствовал с ним сидящий за игрой рыжий и грузноватый кифаред. По поводу него разногласий так же не возникло, потому что все признали в нем Орфея. Дальше шел «портрет минойского семейства» – так мы назвали следующую скульптурную композицию. На ней изображенный в полный рост мужчина средних лет, нежно, по-семейному опирался руками на плечи темноволосой женщины в наряде, характерном для минойских фресок. Эта женщина сидя держала на руках ребенка. Следующей, тоже сидящей фигуре мы дали название «кострового», поскольку человек на ней сидел на древесной колоде с длинной палкой в правой руке и внимательно смотрел на горящий перед ним костер. По следам копоти и пепла было видно, что в кострище «кострового» время от времени жгли лучины. Крайним в этом мужском ряду оказался зеленоглазый и рыжеволосый юноша с проникновенным, напряженным взглядом заносящий для удара короткий меч. У клинка этого меча был довольно странный изумрудный цвет, очаровавшись магией которого, мы окрестили этого юношу «убийцей Пифона».

Еще одна статуэтка лежала расколотой на несколько частей на полу. Сразу же в глаза бросилось подвесное отверстие у нее на спине с остатками оборвавшейся от времени толстой веревки. На потолке сразу же обнаружился ответный бронзовый крючок. Статуэтка должна была изображать парящего в воздухе лучника с золотыми солнечными лучами, исходящими из лица. Без сомнения, именно это лицо и отражалось в щите Минервы. Мы прозвали его Аполлоном.

Несмотря на то, что отдельные изображения казались узнаваемыми, ни я сам, ни мои ученики, ни коллеги, которых я приглашал на осмотр этого подвала, не смогли найти какой-либо объединяющей их идеи. Забегая вперед, скажу, что статуэтки изображают героев хранившихся вместе с ними рукописей. Не разъясняя пока, кто есть кто, предоставлю читателю самому судить о том, насколько точными или неточными оказались приведенные выше прозвания, которые мы им дали для первых научных сообщений.

Собрав вместе результаты всех лабораторных исследований, мы получили следующую картину. После окончания римского периода жизнь в поместье возобновилась ближе к концу VI в. Тогда же, практически одновременно были возведены все постройки меровингской эпохи и в дальнейшем они только поддерживались в надлежащем состоянии. Это соответствует по времени установлению в Баварии стабильной власти рода Агилольфингов, вассалов франкских Меровингов. Многое указывает на византийское или, даже точнее, ближневосточное происхождение новых хозяев Хохштадта. Разрушение поместья со всем мраморным убранством относится к концу VIII в., что так же имеет четкую привязку к Агилольфингам: именно тогда Карлом Великим был отстранен от власти и выслан из страны последний правитель этой династии. Бавария становилась частью империи франков.

Отдельно следует упомянуть о датировках пергаментов. Сам писчий материал относитсяреонт к VI в., то есть, был, по-видимому, приобретен будущими хозяевами Хохштадта непосредственно перед их переселением в Баварию. Чернила же, которыми написаны тексты, приблизительно на два столетия моложе. Это означает, что писались тексты незадолго до того, как имение было покинуто, возможно, в (достаточно дальновидном) предчувствии какого-то неблагоприятного развития событий. В свете этих результатов знакомство с содержанием манускриптов было ошеломляющим. Двенадцать из четырнадцати свитков содержат художественный текст, который с полным правом можно назвать новым, ранее неизвестным науке античным романом на древнегреческом языке. В тринадцатом свитке собраны латинские комментарии к роману. В основном это известные нам по другим источникам сюжеты античной мифологии, но среди них попадаются и вполне специфические замечания. Кроме того, папирус с комментариями сообщает нам имя автора романа – Михаил Афинянин. Наконец, четырнадцатый, едва начатый свиток содержит древнегреческие стихи, по манере напоминающие стихи, встречающиеся в тексте романа. Последний стих обрывается буквально на полуслове.

Следует заметить, что язык и понятийный аппарат романа намного древнее меровингской эпохи. Духовные истоки отраженного в тексте миропонимания гораздо естественнее возводятся к неоплатонической и оригенистской философии II-III вв., нежели к современной хозяевам Хохштадта литературе. Вероятнее всего, роман только переписывался в Хохштадте, а не сочинялся. Латинские комментарии скорее всего были составлены уже в Баварии, когда семья лишилась доступа к античному наследию, а затем переписаны заодно с основным текстом.