С отцами вместе

В два голоса довели песню до конца. И тогда Федя рассказал, что однажды, в самом начале 1920 года одиннадцать молодых бойцов, выполняя задание штаба отряда, погибли в день страшной непогоды. Про них и сложена эта песня. В партизанскую землянку живым приполз двенадцатый обмороженный разведчик — Федор Комогорцев… Песня растревожила его душу. Федя встал со скамьи, сдернул с головы папаху. В память о погибших он повторил последний куплет:

Буран их будет заметать
И не споют им похоронный…
И будут люди умирать,
Но не сдадут свои знамена…

Слушая песню, Костя терзался. Как это ему раньше в голову не пришло! Весь класс для сочинений на свободную тему ищет героя не из книги, а из жизни. Да вот же он, герой, рядом, в ячейке. Федя-большевичок. И никому до сих пор в голову не пришло написать о нем…

Пока Костя размышлял, неугомонный смазчик затеял новый спор. Ему не нравится, когда говорят на грустные темы и от воспоминаний люди расстраиваются. Если уж заговорили сегодня в ячейке о том, что можно и чего нельзя делать комсомольцу, то как же обходить… галстук. Пусть Федя или кто-нибудь другой объяснит вот такое жизненное явление. Его отец мастеровой человек — плотник. При царе, да и теперь по воскресеньям, когда идет в церковь или в гости, он повязывает на шею галстук, и никто его не ругает. А сын плотника, молодой смазчик, член комсомольского комитета Сеня Широких боится повязать галстук потому, что ему могут сказать: «Зачем собачью радость прицепил?»

— Ведь скажешь, Федя?

— Скажу!

— У нас в школе, — ввязался в разговор Костя, — директор и Химоза ходят в галстуках.

— Сравнил тоже! — оборвал Костю Федя-большевичок. — Они кто? Из буржуйского сословия, беженцы! А мы кто? Комсомольцы! Мы в военных гимнастерках, нам республику от врагов защищать. Куда будем галстуки вешать? Для чего они нужны? Без ошейников проживем!

— Чепуха! Чистейшая чепуха!

Знакомый голос. Вера узнала его. Принадлежит он тому, кто кричал, что комсомольцам танцевать тоже надо, тому, кто спрашивал об авторе толстой книги «Капитал». Только голос доносится из темноты и кто именно кричит — не видно. Вера дернула за рукав Костю, он склонился к ней и, горячо дыша, рассказал на ухо, что из темноты покрикивает комсомолец Уваров. Ему уже 22 года, когда-то он учился в гимназии, потом стал телеграфистом, недавно приехал из Совроссии. Костя часто видит его в библиотеке, телеграфист берет много книг…

Между Уваровым и Федей началась словесная перепалка. Бывший красный партизан запальчиво бросил в темноту.

— Ты мне галстуком пролетарского сознания не затемняй! Кто в галстуке — тому не до революции.

Стукнуло об пол полено, на котором сидел Уваров. Это телеграфист вскочил, загорячился:

— А ты знаешь, что Ленин — этот величайший революционер и философ — ходит в галстуке?! Галстук — признак культурности…

От входных дверей на комсомольцев хлынул поток холодного воздуха. В комнату грузно ввалился Митя Мокин.

— Здорово, братва!

— Наше вам… Нет, тебе — с кисточкой! — за всех приветствовал секретаря ячейки веселый смазчик.

Мокин подошел к печке и протянул к огню большие, грубые от работы руки. Вокруг него, повскакав с поленьев и скамеек, сгрудились комсомольцы.

— О чем шумите? Даже на улице слышно, — полюбопытствовал секретарь.

Объяснять принялся Федя:

— Будешь тут шуметь!.. Послушай, что Уваров говорит! Знаешь, как товарища Ленина обзывает? Философом!

Мокин перестал греть руки, сунул их в карманы.

— Это что такое? Где он, телеграфист?

Ближе к Мокину протиснулся невысокий и худощавый на вид паренек с усиками. Вере бросилось в глаза, что, несмотря на конец ноября, Уваров был в фуражке и в легкой форменной куртке. Под мышкой он зажимал книгу. Такими в журналах рисовали студентов.

— Ты это что? — загремел Мокин. — Товарищ Ленин по-твоему философ?

— Безусловно!

Кто стоял ближе к Уварову, тот заметил на его лице легкую усмешку. Телеграфист и не думал, что дело может принять серьезный оборот. Мокин же сердился не на шутку.

— А ты знаешь, что философами называют всяких болтунов?!

Ничего больше не спрашивая, секретарь ячейки раздвинул окружавших его и гулко зашагал в темноту. Все поняли, что он направляется в угол комнаты, где на низеньком табурете стоял маленький шкафчик с делами комсомольского комитета. Слышно было, как щелкнул замок. Мокин зашуршал спичками, зажег лампу и поставил ее на стол, покрытый куском красной материи, залитой химическими чернилами. В простенке между окнами висел портрет Ленина. Вера сразу обратила внимание на то, что Владимир Ильич был в черном галстуке с белыми горошками. «Так кто же прав, телеграфист или Федя-большевичок?»

Уваров крикнул:

— Комогорцев, взгляни на портрет!

Федя, садясь за стол, даже не поднял головы.

— Мне глядеть нечего! Ленин снимался до революции, это художники нарисовали его портрет по старой карточке… Ты не уводи нас в сторону, лучше держи ответ перед комитетом!

Сеня Широких тоже сел за стол. Мокин раскрыл папку с бумагами.

— На повестке дня поведение Уварова!