С отцами вместе

В поселке колонна рассеялась по дворам. Каппелевцы очень торопились. Они не распрягали и не расседлывали изморенных до крайности лошадей, наскоро кормили их, отбирая у населения остатки овса и сена. Торопливо ели сами и ехали дальше. В санях лежали обмороженные и больные тифом люди, почти не охраняемое оружие, имущество…

В дом Кравченко вошли два офицера, небритые, с темными впалыми щеками и мутными глазами. Тимофей Ефимович провел их в комнату. Они заказали самовар и, не снимая шинелей, уселись за стол. Денщик принес им небольшой кусок сала, калач и бутылку самогона. Наблюдая за непрошенными гостями, Кравченко присел на стул в углу перед божницей…

Офицер с зачесанными назад пышными волосами, заметив проходившего с сумкой через плечо Костю, подозвал его.

— Интересно, чему вас учат в такое бурное время?

Костя протянул каппелевцу тетрадь по русскому языку. Офицер полистал ее и бросил на стол:

— Смотри, Ступин, они тут не признают ни буквы ять, ни твердого знака… Какое-то большевистское гнездо под самым носом атамана Семенова…

Тощий, долговязый Ступин истерически спихнул тетрадь на пол.

— Мне теперь все равно, как здесь пишут! Твердый знак нам не поможет… Жри больше на дорогу, штабс-капитан!

Костя подал штабс-капитану учебник немецкого языка.

— Что же ты знаешь по-немецки?

— Дас фенстер, и вообще, много! — бойко ответил Костя, поглядывая на отца.

Штабс-капитан скривил рот.

— Дас фенстер!.. А зачем тебе это? Коров пасти? Вот я знаю французский в совершенстве. Ты понимаешь, что значит в совершенстве!

— Это значит, что вы знаете здорово!

— Ну, приблизительно верно! — трескуче засмеялся штабс-капитан и выпил еще самогона. Он покрутил головой, оглядел комнату: низкий и горбатый потолок, покосившиеся окна…

— Живут троглодиты… А зачем живут?

Захмелевший офицер забарабанил по столу, как по клавишам, и запел:

Белой акации гроздья душистые
Вновь аромата полны…

Штабс-капитан резко оборвал песню, ткнул Костю пальцем в грудь…

— Есть у тебя музыкальные инструменты?

— Балалайка трехструнная есть, я на ней играю «Во саду ли, в огороде…»

Штабс-капитан захохотал.

— Симфония!.. А ты знаешь, кто такой Бетховен?

Костя отрицательно покачал головой.

— А Чайковского знаешь?

— Знаю!.. Дорожный мастер в Теребиловке!

Офицер захохотал пуще прежнего, хлопая себя по коленям. Старый Кравченко сказал спокойно:

— Вы не смейтесь, господин штабс-капитан. Мой сын еще будет знать сочинителей музыки!

Каппелевец налил в стакан самогона, тяжело поднялся и, шатаясь, подошел к хозяину.

— Я утверждаю, что твой сын, вот этот шельмец, никогда не овладеет музыкальной культурой. Рылом не вышел! Сам-то ты кто?

— Рабочий! — гордо ответил Кравченко и закусил ус.

Штабс-капитан неуклюже вытянулся, не очень четко щелкнул каблуками.

— А в моих жилах течет голубая дворянская кровь! Не слыхал ли ты, часом, что на юге России живет и здравствует род Орловых? Наше имение славится…

— Не слыхал! — нарочно громко ответил Кравченко. — У нас, в Харьковской губернии, жили паны Залесские. Мой дед был у них крепостным, а мой отец участвовал в крестьянском восстании и поджег барское имение…

Отпрыск Орловых выпил самогон и разбил об пол стакан. Он уже не говорил, а кричал:

— Мой дед таких, как твой, порол на конюшне и живыми замуровывал в каменные стены. Запомни это!

Кравченко поднялся и стоял, держась за спинку стула.

— Я помню, господин штабс-капитан!.. Я знаю, что род Кравченко с давних пор не в ладах с помещиками. И не будет у нас мировой…

— Что? — пьяный штабс-капитан ухватился за кобуру. Долговязый Ступин заломил Орлову руки, приговаривая:

— Брось петушиться! Слишком поздно!.. Наше дело ехать в неизвестность!..

Кравченко, потемнев от гнева, встал на стул, готовый в любую секунду протянуть руку к божнице, на которой хранились гранаты.

В дверях появился вестовой.

— Трогаемся! Собирайтесь, господа!

Колонна выехала на реку, сбросила на лед умерших тифозников и поползла дальше на восток, навстречу своей гибели…

Утром зареченские ребятишки подсчитали, что с каппелевских подвод на чердаки домов перекочевали: цинковая коробка с патронами, две винтовки и ручной пулемет. Это был маленький дар мертвого генерала хозяину тайги — Матросу.

Все чаще и чаще прилетали вести об успешном продвижении Красной Армии на восток, о смелых налетах партизанских отрядов. Однажды перед уроками Кузя вывесил на классной доске листок:

Все пушки, пушки грохотали,
Трещал наш пулемет,
А белые отступали,
Мы двигались вперед.

Босоногая команда ждала больших перемен…

* * *

Настал день, когда Матрос и Никифор Андреевич Хохряков откопали в купеческой могиле алое шелковое знамя, а старый машинист Храпчук поцеловал его и поднял высоко над головой.