Все слова в России давно изнасилованы самым непотребным образом и означают что угодно, кроме того, что они должны означать. В моем детстве одной из любимых книжек была сказка Джанни Родари "Джельсомино в стране лжецов". Там, кто не читал, пираты захватили страну и заставили всех врать, вместо "хлеб" говорить "чернила" и так далее. Родители тоже эту книгу любили – слова были те же, но взрослые читали в них совсем другое. Мы жили в СССР, теперь страна называется Российская Федерация, но пираты – все те же. Паскалеву "богоподобную" пустоту в России начальство разрешает населению заполнять только смертью за царя и отечество.
Для того, чтобы взять изолгавшиеся, дохлые слова и сказать что-то живое, настоящее, и нужна литература.
В споре Белинского и Гоголя оба проиграли. Русские любят жизнь, но не получается
– "Русские любят страдать", "русские любят смерть". Глупые слова. Люди хотят жить. Вопрос только – как? Русская жизнь проснулась вот на этой фразе: "Я взглянул окрест меня – душа моя страданиями человечества уязвлена стала". Дальше из поколения в поколение передается завет: так жить нельзя. Белинский и Гоголь спорят до сих пор: необходимо переустройство общества на демократических принципах, говорит один. Если не изменить человека, то и общество не изменится, возражает другой: "Нужно вспомнить человеку, что он вовсе не материальная скотина, но высокий гражданин высокого небесного гражданства. Покуда он хоть сколько-нибудь не будет жить жизнью небесного гражданина, до тех пор не придет в порядок и земное гражданство". Изменить человека, по Гоголю, может только вера в добро, в Христа. В сожженном и ненаписанном томах "Мертвых душ" Гоголь хотел открыть России ее спасение: на примере Чичикова он собирался показать преображение русского человека, и путь этот вел через очистительное страдание на сибирской каторге к обретению Христа. Этот ненаписанный третий том потом всю жизнь дописывал за Гоголя Достоевский. Результат мы знаем. Гоголевская Русь-тройка мчалась в прекрасную Россию будущего, а примчалась в чудовищный, кровавый русский двадцатый век. И теперь мчится дальше, в очередную катастрофу. В споре Белинского и Гоголя оба проиграли. Русские любят жизнь, но не получается.
– Достоевский не единственный, но про других я не стал писать.
Мой Достоевский и Достоевский студентов славянского семинара в Цюрихе – даже не однофамильцы. Люди часто видят только то, что хотят видеть. Так, на Западе видели какого-то другого Ленина, какого-то другого Путина. Тем более это касается Достоевского. Почти все слависты, с которыми мне приходилось в жизни общаться, признавались, в что в начале их любви к русской литературе было чтение Достоевского. Что было бы, если бы они больше узнали о его изнанке – об антисемите и православном фашисте? Боюсь, количество славистов в мире резко бы сократилось.