С Потомака на Миссисипи: несентиментальное путешествие по Америке

Обслуга вашингтонского «Хилтона» — швейцары, гардеробщики, уборщицы, — обычно придерживающаяся философского взгляда на жизнь (их вполне можно причислить к древнегреческим школам циников и скептиков), впервые за долгое время вышла из равновесия и стала проявлять отнюдь не философское нетерпение. Виной тому была клиентура столичного «Хилтона», которую в те дни составляли сплошь философы, не доморощенные, а дипломированные. Любители, простите за невольный каламбур, невзлюбили профессионалов. По очень веской и с их точки зрения уважительной причине — профессионалы оказались весьма прижимистыми клиентами.

— Никто не дает таких мизерных чаевых, как философы, — скулили любители.

— Челядь «Хилтона» зарабатывает много больше, чем мы, — оправдывались профессионалы.

А собралось их в прославленном отеле ни больше ни меньше как две тысячи человек! Причем богатых, как Платон, среди них было кот наплакал. (Признаюсь, не совсем философский термин.) Остальные скорее смахивали на Диогена, только что вылезшего на свет божий из своей знаменитой бочки. Сходство это усугублялось могучей растительностью на их лицах и невзрачным состоянием их видавших виды хитонов и туник современного кроя.

Ежегодный форум американских философов, если верить здешней прессе, — зрелище для богов, своеобразный пир (по Платону), где столы ломятся под тяжестью интеллектуальных лакомств, где любая проза жизни возвышается до кантовского чистого неба, становясь трансцендентальной, имманентной и черт знает еще какой! На первый взгляд это подтверждается даже поверхностным наблюдением. Так, в книжном киоске наряду с непременным набором полупорнографических романов Роббинса и Уоллеса я обнаружил Аристотеля и Спинозу. (По окончании форума Аристотеля и Спинозу безжалостно убрали. Роббинс и Уоллес остались. Истина абсолютная всегда пользуется приоритетом перед истиной относительной.) Да и гомон, который стоял в «Хилтоне», резко отличался от обычной сухой трескотни заезжих бизнесменов и щебетания залетных туристок. Кругом звучала семантическая многоголосица и экзистенциалистская заумь. А чего стоили только одни семинары, например, на тему: «Находится ли ваша зубная боль в вашем же зубе?» или «Почему люди предпочитают удовольствие боли?» (Недаром говорится, что на вопросы, заданные одним глупцом, не в состоянии ответить и сотня мудрецов.)

Особой популярностью, во всяком случае у дилетантов, пользовался семинар «Философского общества по любви и сексу». Он проходил в утренние часы, что вызывало поток шутливых замечаний. («Любовь и секс — разве это не ночная тематика?») Но популярность семинара не выдерживала испытания временем, даже самым мимолетным. Как только председательствующий объявлял, например, что очередное заседание посвящается определению любви в «Симпозиуме» Платона, дилетанты или спасались повальным бегством, или мужественно и откровенно засыпали, видимо, наверстывая сон, упущенный в результате ночных практических занятий.

Выступая на одном из семинаров «Философского общества по любви и сексу», профессор Дональд Леви из Бруклин-колледжа развивал уже успевшую обрасти библейской бородой теорию о том, что вся человеческая деятельность мотивируется любовью, включая любовь к ближнему.

Его заявление было встречено в штыки и дилетантами и профессионалами. Один из последних вспомнил в связи с этим анекдот из жизни Шопенгауэра, считавшего, что мир — лишь его представление. Почтенная супруга субъективного идеалиста, не выдержав столь унизительного отношения к факту реального существования ее персоны, попыталась выцарапать глаза мужу-философу. Он, естественно, был удивлен и возмущен ее поведением и выразился соответствующим образом, на что супруга, не лишенная чувства юмора, ответила: «Это была не я, это было твое представление». Так вот, продолжал оппонент бруклинского профессора Леви, разговоры о любви к ближнему, как о главном мотиве человеческой деятельности — фикция. Грубая реальность выглядит совершенно иначе. Не углубляясь в дебри отвлеченных материй, оппонент в качестве наглядного примера привел «Невольничий рынок», раскинувший свои шатры под сводами вашингтонского «Хилтона».