С праздником! 8 Марта. Рассказы о любви

– Девчонки, – сказала Наденька, поворачиваясь к ним с той подавляющей нагловатой искренностью, которая составляла главную силу её многопудового обаяния. – Вы меня простите. Я, конечно, редкая сволочь, но я вас люблю, честно! Я не хотела вам праздник портить, всё это исключительно от зависти. Ваши мужики вас так любят, а меня… а я… любовник мой на дежурстве, а муж напился и спит целый день. Ну вот я и… Простите, а?! И вообще, знаете… давайте выпьем втихую, а? Вон там, за колоннами Института экономики. Там нас видно не будет. Надо же шампанское оприходовать!

И Наденька вынула из-под пальто увесистую зелёную бутылку.

Девицы уставились на неё, не веря своим глазам.

– Погоди, так ты ж к Эммочке… – заикнулась Мурочка, однако Наденька не дала ей договорить:

– Да ну её к… эту Эммочку! Я пришла, а её дома нет. Упёрлась куда-то. А уж так в гости зазывала, так зазывала! Вот я и брожу с этим дурацким шампанским, как дура с писаной торбой. Давайте выкурим трубку мира, в смысле выпьем? Вы меня простили, да?

Ну как не простить человека, который фактически спасает вашу общественную репутацию и предлагает вам в Международный женский день выпить шампанского?

Советского! Сладкого! Шибающего в нос, как газировка! Лучшего на свете!

Они не пили шампанского с самого Нового года!

И теперь Наденька предлагает его выпить?!

– Само собой! – закричали три наши подружки и кинулись вслед за Наденькой под спасительную сень колонн Института экономики.

Там, практически в темноте, Наденька проворно содрала с горлышка фольгу, мощной рукой выкрутила пробку, и девицы, захлебываясь и задыхаясь, давясь смехом и шампанским, отметили наконец Международный женский день именно так, как следует его отмечать: в дружеском женском обществе, экстравагантно и романтично.

Конечно, они мигом захмелели, однако остроты разума не утратили. Более того! У Алёнушки, которая втайне от всех пописывала лирические рассказы и фантастику, но всегда мечтала сделаться писательницей-детективщицей, логическое мышление даже обострилось, и она, сложив два и два, получила необходимое четыре. Однако всё же решила уточнить:

– Наденька, ты говорила, что твой любовник на дежурстве… А этот мент, Николаша, твой сосед… это он, что ли, твой любовник?!

– Ну да, – гордо заявила Наденька. – А знаете, он ведь не соврал, когда сказал, что песня, которую вы пели, у него самая любимая. Я ему её очень часто исполняю. Между нами, – добавила она, буйно хохоча, – знаете, какое у него, у моего Николаши, прозвище? Мохнатый Шмель! Мохнатый Шмель, вы представляете?!

Три девицы-красавицы, душеньки-подруженьки переглянулись, кивнули – и присоединились к Наденькиному заливистому хохоту. Ну а потом они всё же допели эту чудесную песню – допели дружным хором, совершенно не боясь синих блуждающих огоньков!

И пошли по домам.

Праздник кончился!

Максим Лаврентьев. Подагры нет

В.Б.

– Будьте любезны, Алевтина Игнатьевна, посмотрите который час.

– Три часа, Максим Игоревич.

Сказав это, Алевтина Игнатьевна положила свой смартфон на тумбочку и нырнула ко мне под одеяло.

Читатель, возможно, удивится (а возможно, и нет) нашему официальному тону, подумает ещё, что мы, не дай бог, чиновники (я заметил, что чиновники всегда обращаются один к другому по имени-отчеству, следовательно, можно предположить, делают они так и в постели). Или читатель вообразит, будто мы с Алевтиной Игнатьевной люди пожилые. А вот и нет. Мне ровно сорок – по нынешним меркам относительная молодость, Алевтина же Игнатьевна – красивая тридцатилетняя женщина в полном расцвете сил. Но и десять лет назад, когда мы познакомились (и, замечу, практически сразу оказались в койке), она, тогда – молоденькая студентка, была уже для меня Алевтиной Игнатьевной. С тех пор мы друг с другом на «вы» и строго придерживаемся всевозможных церемоний. Есть особый шик в том, чтобы говорить: «Прошу прощения, не могли бы вы передать мне вон ту книгу», или «Не соблаговолите ли вы перевернуться теперь на спинку». На «ты» я перехожу только когда ставлю Алевтину Игнатьевну на колени и хлещу ремнем – она это ужасно любит. Тогда я называю её словами, не предусмотренными никаким церемониалом. В такие минуты я – грубый хозяин, она – моя провинившаяся из-за пустяка рабыня. Иногда истязаемая рабыня бунтует, кричит, что, мол, ненавидит меня, даже называет собакой. И тогда я рычу и хлещу её сильнее: я отлично понимаю, что всё это – наша игра, что извивающаяся подо мною роскошная женщина вот-вот достигнет высшей точки блаженства.

Такая точка была достигнута несколько минут назад, и теперь мы немного отдыхаем. Хотя Алевтина Игнатьевна готова бесконечно заниматься любовью (слава богу, у меня, помимо прочего, есть ещё очень длинные, чувствительные, что называется «музыкальные» пальцы, которые часто идут в дело), но и ей необходима передышка. Чтобы заполнить паузу, я говорю:

– Вот вы сказали сейчас «три часа», и я вспомнил своёго учителя, Льва Алексеевича.

– Это который был на складе?

– Совершенно верно.