С праздником! Валентинов день

Племянник весело спрашивал у внезапной визитёрши о знакомых, с которыми играл пацаном, о жизни её самой, детей и внуков. Гости разбрелись по дому, чтобы не мешать разговору, Василий Игнатьевич, помалкивая, сидел у окна.

– Давайте вместе и почаёвничаем, – пригласил Клавдию Денис.

Она скользнула подкрашенным глазом по бутылке водки на столе:

– Ой, спасибо, извините, не могу – корова моя ещё не доена, – и, кивнув Василию Игнатьевичу, убежала.

– Наша мама пришла, молочка принесла, – проблеял Денис, дурачась. – Знаю, знаю твой грешок, дядь Вась! Это же та невеста, которую ты прямо перед свадьбой кинул? Мужа её, дядю Петю Савушкина, помню. Помер, оказывается, я и не знал. Стала захаживать «по-соседски»?

Василий Игнатьевич покраснел: Клавдия жила в начале раскинувшейся почти на всё село улицы, где стояла автобусная остановка, он почти в конце.

– Может, пора исправить положение, а, дядь Вась? – прищурился племянник.

– Какое положение?

– Общее, вдовье.

Василий Игнатьевич молчал, и Денис пощёлкал пальцами перед его носом:

– Але, гараж! Дядь Вась, ты что, уснул?

– Нет.

Шутливо отпрянув, Денис замахал руками:

– Не смотри на меня, как волк на лису! Я же не говорю – сейчас женись! Позже, когда-нибудь зимой… весной… Не всё же бобылем ходить, а она к тебе неровно дышит, сразу видно. Хорошая женщина тётя Клава, и хозяйство у неё хорошее…

– Больше мне о ней не говори.

– Дядь Вась, ну что ты сердишься, я же тебе добра хочу!

– Не надо мне её добра. – Василий Игнатьевич сгрёб со стола пачку папирос, спички и ступил за порог, кое-как совладав с желанием хлопнуть ни в чём не повинной дверью.

Под утро, сидя перед большим озером с ружьём на изготовку, Василий Игнатьевич думал над словами племянника: «…она к тебе неровно дышит…» Вот уж напасть! Как сказать женщине – не приходи, ты мне не нравишься? Как сказать, что в слабой, увечной Аделе была сила, которой у Клавдии не было, нет и не будет? Светлая сила жены делала жизнь Василия Игнатьевича ярче в каждой минуте рядом с ней, поэтому вкус простой пресной лепешки, испечённой руками Адели, вспоминается ему желаннее шанежек и пирогов…

Чу! – в зудящей гнусом тишине послышалось зазывное кряканье манка. Василий Игнатьевич подобрался и мгновенно забыл обо всём, кроме охоты. Птицы нерешительно кружили в небе, раскрыв палевые с исподу крылья… начали спускаться… спустились! Ружьё бесшумно вздёрнулось, раздался выстрел… Чужой. Василий Игнатьевич увидел дымок из дула, высунутого в камышах с правой стороны озера, и двух крякв, покачивающихся в воде вверх белыми брюшками.

Оставив счастливца доставать упавших далеко птиц, опоздавший охотник тронулся дальше, на россыпь мелких озёр. Мысли возвращались к Аделе, к её светлому лицу у калитки, когда он уходил в лес надолго, – уходил с лёгким сердцем, храня в памяти её улыбку. Теперь Василия Игнатьевича никто не провожал, и пустота у калитки казалась ему потерей благословения на добытчицкую фортуну. К большому озеру он вернулся в полдень, но к костру не пошёл, как его ни кликали, только рукой махнул: сами обедайте, я не хочу…

Не могло быть так, но было: снова не повезло наследному промысловику. К ужину Денис наварил дома жаркого с картошкой, подал дядьке, как хозяину, лучшие куски утятины. Не заслужил, уныло подумал Василий Игнатьевич, приняв грудинку, одетую жёлтой от жира кожицей. Водку пить не стал. С неудовольствием посматривал на племянника, тот хлопал одну рюмку за другой не глядя и скоро принялся травить анекдоты. Вот чего не любил в нём старший родственник, так это неуёмного суесловия, срамящего фамилию.

– Встречаются на охоте два крокодила. Первый хвалится, что трёх негров съел. Спрашивает: «А ты?» Тот говорит: «Одного русского». – «Врешь! Ну-ка дыхни!»

Денис хохотал вместе с остальными, будто не сам рассказывал, виртуозно умудряясь совмещать балагурство и выпивку со щёлканьем семечек. Несколько пачек «Белочки» привёз с собой, надеясь покончить с курением, весь пол в кухне заплевал шелухой.

– Не наворожи «белочку», оставь пойло на завтра, – пошутил кто-то.

– Мне завтра машину вести, – напомнил Денис.

Значит, завтра к вечеру домой уедут, с виноватым облегчением понял Василий Игнатьевич. Работают люди, освободятся только в пятницу, к субботнему бдению в засадах у озёр.

Схватив за руку, племянник не дал подняться вслед за гостями, вышедшими на улицу покурить.

– Подожди, разговор есть… Что, дядь Вась, опять, как весной, не получается у тебя с дичью?

– Ну. И что?

– Не думал почему? Может, зрение забарахлило?

– Нормальное у меня зрение.

– Ружьё?

– Оба ружья на мишенях проверял. Тоже всё хорошо.

– Тогда почему?

– Заладил – почему, почему, – рассердился Василий Игнатьевич. – Причин не ищи! Во мне самом причина, какой-то заряд в организме, наверно, пропал.

– Слушай, дядь Вась, – замялся Денис, – я, кажется, догадываюсь, в чём тут дело. Ты… это… не старик же… Балуешься с ним хоть иногда?

– Некогда, ни до чего руки не доходят, – пробормотал Василий Игнатьевич и страшно смутился, когда сообразил, что сказал. Обормот так и грохнул. Отсмеявшись, вытер рукавом слёзы: