С секундантами и без… Убийства, которые потрясли Россию. Грибоедов, Пушкин, Лермонтов

Дальнейшее развитие событий – уговоры Жуковского и Загряжской, сватовство Дантеса к свояченице Пушкина – вынудили Пушкина взять свой вызов обратно. Именно тогда его мысль обращается к оскорбительному пасквилю: кто и с какой целью изготовил это гнусное послание.

Тогда, то есть 15 ноября, и происходит тот самый разговор с Вяземской, из которого явствует, что подозрения Пушкина падали на Раевского. Однако по мере того, как перед Пушкиным раскрывался крайне неприглядный нравственный облик барона Геккерна, его подозрения в отношении авторства Раевского стали ослабевать, и в круг подозреваемых попадает теперь и Геккерн. Не исключено, что определенную роль в этом сыграло поспешное заключение М. Л. Яковлева о том, что пасквиль написан на «посольской» бумаге.

21 ноября Пушкин пишет два письма: одно – Бенкендорфу, где прямо и уверенно обвиняет Геккерна, второе – самому Геккерну, где в потоке обвинений Дантесу и его приемному отцу изготовление пасквиля выдвигается как одно из важных обвинений против Геккерна.

События помешали Пушкину отправить письма. В. А. Соллогуб, которого Пушкин познакомил с текстом письма к Геккерну, тотчас же разыскал Жуковского и пересказал ему содержание письма, Жуковский сообщил обо всем этом Царю, и буквально на следующий день (23 ноября) Царь призвал Пушкина и сумел отговорить его от посылки письма Геккерну, то есть от неминуемо последовавших бы за этим скандала и дуэли. Тем самым отпала необходимость посылать письмо и Бенкендорфу (оно было найдено и передано адресату уже после смерти Пушкина).

С этого момента какие бы то ни было упоминания о Геккерне как об авторе пасквиля исчезают из переписки Пушкина. Никаких свидетельств в воспоминаниях современников о том, что Пушкин продолжал считать Геккерна автором, говорил с кем-то на эту тему или продолжал розыски автора, не сохранилось. Более того, в письме, отправленном 25 января 1837 г. Геккерну, которое послужило непосредственным поводом к последней дуэли с Дантесом, Пушкин переписал практически все, что он писал в ноябрьском черновике, сделав одно-единственное исключение: убрал из него обвинение Геккерна в авторстве пасквиля. Сам же ноябрьский черновик, содержавший такие обвинения, Пушкин изорвал в клочки, которые были найдены Жуковским после смерти Пушкина и восстановлены последующими исследователями.

Вернемся, однако, к тексту анонимного письма.

Помимо очевидной близости довольно редких словосочетаний «Prince des Cocus» и «l'Ordre des Cocus», равно как и языковой и стилистической близости пасквиля к признаниям «принца рогоносцев» из «Истории о Золотом Петухе», которые навели академика М. П. Алексеева на подозрения об авторстве Раевского, имеется еще ряд моментов, укрепляющих эти подозрения.

Во-первых, с версией об авторстве Раевского согласуются результаты наиболее квалифицированной экспертизы, осуществленной в 1974 г. сотрудниками ВНИИ судебных экспертиз. Ее основные выводы: оба диплома и адрес написаны одним и тем же лицом; текст писал не француз, поскольку во французском тексте имеются ошибки, немыслимые для носителя языка; писал текст не простолюдин (как одно время полагали), а человек образованный; высказано также предположение, что составитель и исполнитель диплома – один и тот же человек.

Во-вторых, на сохранившемся на конверте сургучном оттиске печати (изготовленной, возможно, специально для этого случая) явственно видна монограмма «А. Р.», которая, если учитывать, что письмо написано по-французски, может быть прочитана как начальные буквы «Alexandre Pouchkine», а если по-русски – как «Александр Раевский».

Двусмысленность вполне в духе Раевского!

Далее на печати – хижина, возможно, намек на африканское происхождение Пушкина; масонский циркуль (Раевского и Пушкина связывало в молодости членство в масонском братстве). И, пожалуй, главное – «какая-то странная птица», как описал ее один из исследователей оттиска печати, которая щиплет плющ – «символ верности и семейного благополучия»[87]. Птица действительно очень странная: с каким-то огромным непонятным пером. Но прочтем описание волшебного петуха у Клингера: «Петух был самой красивой в мире птицей: перья его были золотые, гребешок красный, лапки маленькие, пепельно-серебряные… лишь один недостаток уродовал миловидную птичку, к огорчению всех, кто ее видел. Противное перо мышиного цвета спускалось с гребешка на самый клюв, подобно бараньему рогу: оно было огромного размера, с трудом можно было разглядеть под ним петуха. Оно покрывало всю птицу…»[88]

Судя по печатке, Раевский не очень-то стремился скрыть свое авторство, а пожалуй, даже намеренно давал понять Пушкину через ему одному понятную символику, кто направил пасквиль. Столь изощренное издевательство, оставлявшее его в то же время незапятнанным в глазах других, более чем характерно для Раевского.