С шашкой против Вермахта. «Едут, едут по Берлину наши казаки…»

Некоторое время стоим молча. Над нами огромный купол темно-синего неба, усыпанный крупными холодными звездами. В сухой и колючей траве слегка шорохтит ветер. Под ногами проходящего дозорного поскрипывает снежок, перемешанный с песком. Далеко на западе — багровые всполохи: горит какой-нибудь хутор или станица. И — необычная, звенящая тишина.

В свой блиндаж идти не хочется. В нем крепко пахнет немцем. Еще сегодня его занимал гитлеровский обер, тоже, видимо, командовал минометной батареей, это по всему видно на оборудованной позиции. В своем блиндаже гад устроился недурно, с комфортом. Стол, два мягких стула, кровать с периною и атласным одеялом, десятилинейная лампа с синим абажуром, чугунная печка, посуда в шкафчике, сделанном из ящика. Прибарахлился гад, грабанув все это добро у кого-то из хуторских жителей.

— А мы?.. Два месяца в норах сидели и даже находили в них свою смерть. Дым глотали, своим паром грелись, шилом брились…

Время без четверти двенадцать. Иду в блиндаж к старшине. Он чуть поодаль от огневой, в лощинке, возле походной кухни. Вспоминаю свою вятскую лесную деревню Печенкино. Наверное, этот Новый год деревня и ее дети встречают без елок, без подарков. Дед Мороз не придет к ребятишкам, не высыпет из мешка конфеты, пряники, игрушки. Думаю об отце. В деревне он один, а годков-то ему семьдесят восемь. В Вологде живет жена с дочуркой и своей матерью, которую я звал мамой, — как они там? На язык просятся слова из полюбившейся песни:

Ты меня ждешь и у детской кроватки не спишь,
И поэтому знаю, со мной ничего не случится…

Если бы так…

У старшины гость. Начальник полкового продовольственного склада старший сержант Иван Тыщенко. Старшина и старший сержант — земляки и давно дружат.

— Не помешал?

— Что вы, товарищ гвардии старший лейтенант. — Старшина Пахоруков придвигает к столу табуретку: — Прошу.

Старшина рад моему приходу. Старательно хлопочет и старается занять каким-либо разговором, а историй всяких он знает уйму. Мне интересно его слушать. Говор у него мягкий, русские и украинские слова смешно перемешиваются, и он как бы выталкивает их изо рта. Над его языком частенько подшучивал Алексей Рыбалкин: «Сергей, ты бы немного помолчал, дал своему языку отдохнуть, а то он у тебя уже распух».

Сергей Антонович Пахоруков в батарее был еще новым человеком. Он пришел к нам в Каргалинской и сразу пришелся ко двору. Среднего роста, светловолосый, белобрысый, стройный, подтянутый и очень подвижный. Хлопотун. Он любил красивый строй и четкий шаг. Да вот в строю-то батарее очень мало приходилось быть. Батарейцев он очень быстро сумел узнать и судил о них, как о людях, с которыми съел не один котел каши. В оценках людей, в суждениях о них не хотел и не умел избегать крайностей. Одному он говорил: «Ты (Иванов, Петров) молодец! В бою, вижу, ведешь себя геройски. Уверен, к своей невесте вернешься не менее как с медалью „За отвагу“». А другому: «Ты (Михайлов, Сидоров) самый что ни на есть „сачок“ и неисправимый лодырь. Но я буду не я, если не выбью из тебя дурь».

В армию Пахоруков был призван в начале войны. Служил в минометном полку на Юго-Западном фронте. В большой излучине Дона был ранен и эвакуирован в Махачкалу, там лечился в госпитале. Я к старшине скоро проникся уважением. Батарейцы всегда были сыты и обихожены, лошади, а их было ни много ни мало в батарее сто двадцать голов, не имея на месте сена, зерна, воды, чем-то и как-то накормлены и напоены.

Командуя тылами батареи, он вместе с тремя помкомвзводами да коноводами и ездовыми как-то ухитрялся кормить и нас, и лошадей.

Он любил поговорить, это была его слабость. Но трепачом или пустым балаболкой он не был.

Новогодний стол не выглядел у него богато, хотя гость связан с продовольствием. Банка свиной тушенки, которую все называли «вторым фронтом», хлеб, бутылка водки. Старшина по праву хозяина разливает по кружкам водку, смотрит на часы, некоторое время выжидает, потом тихо говорит:

— За победу, друзья!

Мы сдвигаем кружки, пьем. Молча закусываем. Разогревшись, начинаем вспоминать пройденные пути-дороги.

— Расскажи, Ваня, комбату, — смеется старшина, глядя на своего друга, — как ты, бесштанный, чуть не погорел на Кубани.

Тыщенко смущен. Но смеется и машет рукой:

— Ладно, дело прошлое. — И рассказывает курьезную историю, приключившуюся с ним.