С собой и без себя. Практика экзистенциально-аналитической психотерапии

Для того чтобы свести воедино все усилия, я позвонила детскому терапевту и рассказала ей о замеченных мной очевидных телесных повреждениях, искаженном поведении Ани и ее угрозах покончить с собой.

После того как состоялась встреча терапевта с семьей, она сообщила мне о своем сильном подозрении, что Анну подвергали сексуальному насилию. Она напрямую спросила об этом родителей. Родители девочки были удивлены, но отреагировали спокойно. Оба сказали, что они не верят этим упрекам и не знают, кто мог это сделать. Была достигнута договоренность о последующих встречах психолога с Анной и ее родителями.

Вскоре после этого у меня состоялась очередная встреча с Аней. Она показалась мне закрытой, погруженной в себя и защищающейся. Робко она начала рассказывать о том, как была с родителями у детского психолога: «Женщина такая глупая. Я села в кресло-качалку и не произнесла ни слова. Туда я больше не пойду. Моя учительница – дура, она сказала моей маме, что та должна что-то предпринять, иначе она начнет что-то делать. Учительница виновата. Мне не нравится психолог, не нравится врач, а больше всего мне не нравится моя учительница. Она мне обещала никому ничего не говорить, но не сдержала свое слово. Я больше не хочу идти к психологу. Я больше не буду ничего говорить, я больше не скажу ни слова».

Аня начала дрожать, была напряженной и растерянной. «Можно я порисую?» – вдруг выпалила она и стала рисовать как сумасшедшая. Она рисовала беспорядочные линии на всем листе бумаги. Это были запутанные, буйные зигзаги и полосы. Затем она нарисовала что-то темное, похожее на облако, с двумя яркими желтыми пятнами. «Это буря, она все сметает на своем пути, и она очень сильная. Желтые точки должны все привести в порядок. У них это получится!»

Обида

Во время следующих встреч мне лишь с большим трудом удалось установить контакт с Аней. Она закрывалась, казалась расстроенной, часто у нее на глазах появлялись слезы, и она говорила: «Все скверно, я не хочу говорить, или я сразу уйду». Аня задергивала шторы, била по клавишам пианино или монотонно кидала в доску губку. В течение многих часов я ограничивалась тем, что поддерживала Анну, просто оставаясь с ней и выдерживая ее вспышки.

Когда Аня рисовала, она не могла изобразить что-то предметное. Краски на рисунках расплывались, она рвала свои рисунки и приклеивала обрывки на другой листок. В течение этого времени я неоднократно пыталась начать говорить с ней о ее тайне, но Аня уходила от разговора. В конце концов, чтобы не оставлять Анну в одиночестве, я открыто сообщила ей все, что знала про нее. Я сказала, что знаю о синяках на ее теле и считаю, что ее тайна связана с этим. Я добавила, что я знаю, что ее били, и уверена, что это произошло дома. В этот момент Аня была словно парализована. Наконец, она взглянула на меня и начала понемногу расслабляться. У меня создалось впечатление, что ей стало легче. Она взяла листок и нарисовала дерево.

Рис. 3. «Пестрое дерево»

Во время рисования она молчала. Закончив, она протянула мне рисунок со словами: «Это пестрое дерево, оно совершенно “запутанное”».

Во время следующей встречи Аня снова начала сама рисовать зверей. Она изобразила рыбу и кошку, после чего вырезала зверюшек. «Рыба должна уйти, она должна уплыть как можно дальше, – вырвалось у нее, – но кот должен оставаться». То есть она хотела, чтобы дедушка был далеко, а папа оставался с ней.

Робея, Аня начала говорить. Рассказывая, она все более отчетливо говорила о своих переживаниях в связи с дедушкой. Когда ее мать чувствовала, что она больше не выдерживает, она звала своего отца – Аниного дедушку – и поручала ему дисциплинировать Анну. Она должна была снять брюки и трусики, и дедушка клал ее на колено. Дедушка бил ее по голой попке, чаще всего рукой, но иногда и хлыстом. Как правило, в это время Аня оставалась с дедушкой наедине. Изредка при этом присутствовала бабушка и один или два раза – мама. Ни мама, ни бабушка не пытались остановить деда. Они даже поддерживали его, говоря Ане, что она сама виновата, потому что так плохо себя ведет. Анна намекнула мне, что дедушка трогал ее и по-другому, когда рядом никого не было. «Дедушка всегда делал мне больно, я не хочу, чтобы он снова приходил, он должен уйти далеко и не возвращаться». Она сказала буквально следующее: «Вы должны посадить дедушку в тюрьму, его нужно запереть. Он никогда не должен выйти из этой тюрьмы».

Теперь я лучше понимала, какое значение имели руки придуманного ею несуществующего человека (см. рис. 2).

Разгрузка

За те две встречи, когда Аня рассказывала о насилии, она изрисовала огромное количество бумаги. Она макала кисточку в краску, била ею по бумаге, комкала ее, пачкала руки клеем и намазывала его на скомканную бум аг у.