С тобой мне не страшно

Марийка упорхнула, а он сел на подоконник, глядел в пространство кабинета и ничего не видел. Сердце громко билось в нетерпеливом ожидании перемен. Все это произойдет, и ничто не сможет помешать. Валя не станет сопротивляться, и защитить ее будет некому — этого наглого Ярослава уже не будет. И это правильно, какое он имеет отношение к деньгам Синицына? Понятно, Валя уже не молода, да и он сам тоже, разумеется. Только при чем тут его возраст?

Олег Викторович вспомнил, что ему должны позвонить Михась с Тарасом и доложить об исполнении. Но звонка не было и не было. Время шло и шло, оно улетало и растворялось где-то за спиной — в той жизни, которая была прежде и оборвалась так внезапно, без сожалений, когда ей на смену пришла другая — роскошная и манящая. Омельченко опять подумал о Вале и удивился тому, как все в мире разумно. Когда-то сошелся с ней — вероятно, лишь для того, чтобы досадить Синицыну, отомстить за то, что тот был лучше… Нет, конечно, Синицын лучше не был, но почему-то все его слушали. Ему безропотно подчинялись, а на все приказы, отдаваемые Омельченко, были возражения: «А стоит ли? А с Синицыным это согласовано? А что думает по этому поводу Владимир Викторович?» и прочая, прочая, прочая… Зато потом можно было смеяться ему в лицо: «Ты такой хороший, тебя уважают, а вот твоя жена считает, что лучше меня нет…» Конечно, он не говорил ему этого в лицо, а когда Валя призналась, что готова уйти от мужа, но не знает, как ему это сообщить, Омельченко вдруг испугался… Зачем он вообще с ней связался? Но все же решился и сам сказал бывшему другу… И тут же все потерял.

Но теперь он понял… Понял прямо сейчас: нет ничего случайного в мире, теперь он вернется к ней — стареющей и мечтающей о мужском внимании, вернется, чтобы упасть перед ней на колени… Нет, пожалуй, падать никуда не надо, достаточно просто прийти к вдове, раздавленной горем и одиночеством, прижать ее к своей груди, сказать слова, которые она уже давно не слышала… Через месяц-другой он станет для нее самым близким и самым родным человеком. Он будет для нее ближе, чем дочь, которую придется как-то отодвигать подальше — от матери, от бизнеса. От денег… Марийку, конечно, он с собой не возьмет, на нее достаточно один раз посмотреть, чтобы сразу понять, кто она такая… И вообще надо будет держать себя так, чтобы ни у кого не было никаких подозрений. А еще необходимо будет как-то разобраться с Колей Михеевым, зато потом уж никто мешать не станет. Не будет этого наглого парня, которого везут сейчас в Борисполь. Которого наверняка уже нет… Хотя…

Селектор не ответил. Пришлось выходить в приемную, но там было пусто. В комнате помощников тоже не оказалось никого, в помещении для посетителей — ни души, и в комнате отдыха пусто… Олег Викторович заглянул в ванную комнату и увидел Марийку, лежащую в пене.

— Ты что тут устроила? — спросил он и, не услышав ответа, крикнул: — Чего разлеглась? Рабочий день еще не окончен!

Девушка посмотрела на него, увидела, что он чем-то недоволен. Наконец, сняла наушник и спросила:

— Что-нибудь нужно?

— Когда Михась с Тарасом уехали?

— Два часа назад почти. Может, больше.

— Вылезай и найди их! Оба нужны здесь, срочно!

Он вернулся в свой кабинет и сам решил позвонить. Но оба номера молчали. Омельченко наполнил бокальчик коньяком, залпом выпил. Положил в рот ломтик колбасы и, пытаясь его разжевать, не удержался:

— Уроды!

Конечно, ничего непредвиденного случиться не могло. Тарас в этих делах человек опытный, да и Михась почти пять лет был морпехом-сверхсрочником. Но почему они не звонят?

Прибежала пахнущая лавандой Марийка:

— Их телефоны не отвечают.

— Дура! — закричал депутат. — Я и без тебя это знаю!

Девушка обиделась:

— Если я к вам всей душой, то это не значит, что меня можно обзывать самыми последними словами. Я, между прочим, двумя иностранными языками владею.

— Какими? — удивился Омельченко.

— Молдавским и русским.

— Полиглотка хренова, — усмехнулся депутат.

Марийка заморгала, готовая расплакаться, и прошептала:

— Так меня еще никто не оскорблял. Если я на все готова, чтобы доставить вам удовольствие, это не значит, что меня можно обзывать таким плохим словом.

Она закрыла лицо руками, и тут раздался звонок. Секретарша подбежала к столу, сняла трубку.

— Вас, — сказала она.

Звонил Михась, только говорил он каким-то чужим голосом, словно задыхаясь после быстрого бега.

— Этот гад… в смысле москаляка этот… гад оказался… он нашу машину… бисов сын…

— Ты можешь нормально говорить?! — не выдержал Омельченко.

— Нет, мне очень плохо. Он мне нос сломал и еще по ребрам так напихал, что дышать не могу. А Лабутенко, в себя прийти не может… кажись, помрет совсем.

— Ты урод! — заорал Олег Викторович. — Вы оба уроды! Объясни, что у вас там. Только по-простому, чтобы я понял.

— Этот моcкаль… угнал нашу машину. Забрал наши телефоны и пистолет у Тараса… Мы… то есть я позвонить поэтому не мог, а потом пацан мне дал…

— Какой еще пацан?